которой партизаны сидели в засаде. Кругом тишина. Только кое-где слышится перекликание птиц, возвещающих, что день начинается. Все заняли места, указанные командиром. Так в тишине и без лишних разговоров прошло некоторое время. Но вдруг дозорные сообщают, что идет легковая машина.
— Приготовиться! — еле слышно, но как электрический ток пронзили всех слова командира.
И когда машина поравнялась с указанным местом, все услышали долгожданную команду: «Огонь!» На немцев посыпался град пуль. Они отстреливались. Когда стрельба поутихла, поднимается во весь рост наш Машеров и с возгласом «За мной, в атаку!» — бросается к машине. Но тут пуля, пущенная из автомата немецким офицером, ранила его в ногу. Вдохновленные примером командира, мы добежали до машины и уничтожили капитана и еще одного офицера. Среди захваченных документов — распоряжение об аресте всех организаторов партизанского отряда. Но тех, за кем ехал капитан, уже не было в местечке. Они здесь упредили намерения немцев. Раненный во время операции командир отряда лечился дома в пятистах метрах от немецкого гарнизона. Вылечиться в условиях первых дней партизанской жизни в лесу при почти ежедневном переходе с места на место было ней можно. П. М. Машеров решил пойти на этот рискованый шаг».
II
Действительно, другого выхода не было. В глухую темную ночь партизаны и подпольщики тайно доставили Петра Мироновича в Россоны и поместили в домике подпольщицы Масальской Франтишки Иосифовны, человека честного и преданного своей Советской Родине. Этот небольшой домик стал приютом и одновременно госпиталем. Хозяйка со своей дочерью Ядей чем могли оказывали помощь Машерову. Соблюдая строгую конспирацию, Масальская доставала лекарства, продукты, перевязочный материал.
— Скоро полегчает, Петенька, — перевязывая с дочерью рану, шептала она.— Не пытайся только вставать, — побереги ногу. Береженого и Бог бережет.
И хотя ранение в правое бедро ноги было не тяжелым, оно таило в себе много опасностей. Самой неприятной из них могла оказаться инфекция, занесенная в рану. К счастью, все обошлось, и мало-помалу дело пошло на поправку. Уже через неделю Машеров мог с помощью Яди Масальской передвигаться по комнате, хотя требовалось на это большое усилие и терпение.
— Один, два, три,— считал шаги Машеров.— И еще один, немного вперед!
— Петр Миронович,— ласково просила Ядя,— больше опирайтесь на меня. Вот так, вот так…
Она тихонько вела Петра Мироновича к кровати, и он обливаясь потом, ложился на перестланную снежно-белую постель.
— Как будто пронес центр тяжести на расстоянии пяти километров,— вздыхал Машеров и, обращаясь к Яде, извинительным тоном повторял много раз сказанное:— Вы уж простите меня за причиненное беспокойство.
— Если еще раз об этом напомните, Петр Мирононович,— ласково угрожала Ядя,— будете ходить по хате один.
Машеров, посмотрев благодарным взглядом на бывшую свою ученццу, улыбнулся:
— Не злись, Ядя. Но меня быстрее выгоняй из мягкой кровати. Слышишь?
— Будете у нас столько, Петр Миронович, сколько потребуется для выздоровления,— подавая молоко с хлебом, сказала младшая Масальская и для порядка повторила слова учителя, которые он часто употреблял по отношению к непослушным питомцам:— «Не стоните, следует надлежаще вести себя. Вызову родителей, а точнее, мать».
Обстоятельства сложились так, что пришлось самого раненого переправлять к матери. Благо дом, где жила Машерова Дарья Петровна, находился совсем недалеко от хатки Масальской. Эта операция, как и само пребывание раненого командира отряда «Дубняк» в немецком гарнизоне, потребовали от подпольщиков максимум усилий и самоотверженности. Рисковали они очень сильно. Ведь маленькая оплошность или неосторожность грозили невероятными бедами и для подпольщиков и для отряда. Дарья Петровна, участвуя непосредственно в деятельности Россонской подпольной организации, знала, что сын ранен и находится в Россонах. Но все подробности о случившемся, естественно, не были известны ей. Хотя о многом она догадывалась.
— Петя, родной,— зарыдала она, едва сын переступил порог дома.— Мне казалось, что повреждена у тебя рука или плечо. Как же вы сумели перехитрить немцев с поврежденной ногой?
Не ожидая ответа, она стала целовать сына и укладывать его в постель.
— Не такой я уж больной, чтобы так переживать,— попробовал он сгладить первые тягостные минуты встречи,— малость царапнула шальная немецкая пуля. Боли почти никакой, вот ходить немного затруднительно.— Он любовно посмотрел на мать и добавил:— Еще недельку — и все образуется лучшим образом.
— Ох, дорогой сынок! — усомнилась Дарья Петровна, видя, как трудно передвигаться Петру по комнате.— Ты вот быстрее ложись, а там видно будет. Прими лекарство и хоть немного поешь, а то ты сильно исхудал. Остались одни кости да кожа.
— Мамуля, моя милая,— попробовал отшутиться Петр,— я эти слова слышу уже десять лет.
— Не десять,—поправила его Дарья Петровна,— а ровно столько, как арестовали твоего отца Мирона Васильевича летом тридцать седьмого. С тех пор тебя словно подменили, сынок…
Они оба, опустив головы, замолчали. Даже и в столь тяжелую годину для Отечества мать и сын не хотели говорить о черной неблагодарности со стороны той власти, за которую сражались во все времена Машеровы. Они считали, что нельзя бросать в горящий дом воспламеняющиеся вещества. Его нужно тушить всеми доступными средствами. Но все-таки Дарья Петровна повторила уже много раз ею сказанное:
— Не повинен ни в чем наш отец. Помни и знай об этом, дорогой сынок.
— Хорошо, милая мама, буду помнить,— пообещал Петр и закрыл глаза. Ему было очень и очень трудно. Арест отца НКВД стал кровоточащей раной всей семьи, трагедией детей. На них стали косо смотреть в официальных кругах, игнорировать в общественных организациях, не доверять. Это в полной мере ощутил на себе Петр в Витебском пединституте, дома и в других местах. Спасибо еще за судьбу, что помогла окончить это высшее учебное заведение, многие преподаватели которого тоже внесли свою добрую лепту в его судьбу. А сделать такое в страшное время доносов и арестов было весьма и весьма трудно.
После войны, будучи уже на партийной работе. Петр Машеров написал в своей личной анкете по учету кадров: «В 1937 году отец Машеров Мирон Васильевич изъят органами НКВД. Осужден был на три года и умер в марте 1938 года при отбывании заключения»!
Несправедливости в 1937 году хватало с избытком. Люди жили в постоянном страхе, ожидая ареста и исчезновения в небытье. Каждую ночь приходила в ту или иную деревню автомашина «черный ворон» и увозила в неизвестность по нескольку человек. Мужчины не спали дома, прятались в сараях и гумнах, на чердаках и в лесу. Но вездесущий НКВД находил бедолаг и
