Я вскоре понял причину: только с министрами, на докладах, царь говорил серьезно о делах, их касающихся. Со всеми другими, с членами ли императорской фамилии, с приближенными ли, государь тщательно старался избегать ответственных разговоров, которые могли бы его вынудить высказать свое отношение по тому или иному предмету.
Это было ему тем легче, что Николай II обо всем говорил бесстрастно. Помню момент получения известия о гибели русского флота под Цусимою. Телеграмма была принята в пути в императорском поезде. Царь послал ее Фредериксу для передачи военному министру Сахарову и свите. Прочитав ее, мой министр пошел к государю в купе и долго там оставался.
Пришел скороход оповестить нас, что Его Величество в столовой, за вчерашним чаем. Вошли поодиночке, сели молча. Никто не решился заговорить о зловещей телеграмме. Молчание было прервано царем. Он заговорил о бывших в тот день смотрах войск и других незначительных событиях. В течение часа ни одного слова о Цусиме не было помянуто.
Вся свита была ошеломлена безучастием императора к такому несчастию. Когда царь ушел, Фредерикс рассказал о своей беседе с государем в купе. Николай II был в отчаянии: рухнула последняя надежда на благополучный исход войны. Он был подавлен потерею своего любимого детища — флота, не говоря о гибели многих офицеров, столь любимых и облагодетельствованных им…
— Его Величество просит к себе военного министра. Генерал Сахаров долго совещался с царем. По окончании разговора он подтвердил нам, сколь обеспокоен государь известием.
— Царь обсуждал со мною события, проявляя полное сознание будущих трудностей. Он мне начертал мероприятия, вызванные новым положением.
Позже я мог убедиться, насколько катастрофа при Цусиме глубоко потрясла государя, вызвав серьезную перемену в его характере.
ОТЕЦ
Отеческая любовь Николая II была исключительной нежности. Он жил своими детьми и гордился ими. Никогда не забуду того, как царь впервые показал мне своего наследника: цесаревичу было тогда всего лишь несколько месяцев.
Их Величества плавали в финских шхерах. Дверь каюты наследника выходила прямо на палубу. Я шел мимо в тот момент, когда выходил государь.
— Вы, кажется, еще не видели цесаревича во всей его красе? Пойдемте, я вам его покажу.
Мы вошли. Наследник полоскался в ванночке. Государь заметил:
— Пора ему кончать ванну. Увидим, оскандалится он или нет. Пожалуй, при вас кричать не будет.
Мальчика вынули из ванны и без особых затруднений обтерли. Тогда царь снял с него простынку, поставил ножками на руку, другою держа его под мышками, и показал мне его во весь рост. Действительно, это был чудно сложенный ребенок. Затем государь накинул на него простыню и отдал няне.
Мы вышли. Царь говорил со мною еще несколько минут о своем красавце сыне, спрашивая, заметил ли я пропорциональность ног и туловища и так называемые браслетки, то есть как бы ниткою обвязанные конечности — признак хорошего питания.
На следующий день государь сказал императрице в моем присутствии:
— А мы вчера с Мосоловым делали смотрины цесаревичу. Александра Федоровна ничего не ответила, но я видел, что она осталась недовольна этою экспансивностью мужа.
СУПРУГ
Николай II не только любил жену: он был в нее положительно влюблен, даже с легким оттенком ревности к вещам, к занятиям и людям, отвлекающим ее внимание от него.
Во всяком браке, даже самом совершенном, один любит, другой позволяет себя любить. В царской чете государь был любящим всею силою души. Царица отвечала горячею нежностью, счастливая быть любимою человеком, которого она глубоко ценила.
Впрочем, именно Ее Величество скорее проявляла ревность ко всему, что могло отделять ее от мужа. Добросовестная, какою только может быть немка, она понимала, что государю нужно работать, и не только не мешала ему, а, напротив, скорее подталкивала мужа. Но все, что за работу не считала, например прием, разговор с посторонними людьми и т. п., недолюбливала как отнимающее у государя время, которое они могли проводить вдвоем. Она понимала одиночество утренних прогулок царя, во время которых тот обдумывал свой решения, лишь бы они не превышали времени, на них ассигнованного. Она не признавала отклонений, увлечений какою-либо творческою мыслью, заставляющею думать вне законного времени.
Особенно соблюдались часы вечернего чтения. Трудно себе представить что-либо, что могло бы заставить государыню согласиться отказаться хотя бы на один вечер от этих чтений с глазу на глаз у камина.
Царь читал мастерски и на многих языках: по-русски, по-английски (на нем разговаривали и переписывались Их Величества), по-французски, по-датски и даже по-немецки (последний язык был государю менее известен). Заведующий собственною Его Величества библиотекою Щеглов представлял царю каждый месяц по крайней мере двадцать интересных книг, вышедших за этот период. В Царском Селе книги эти были разложены в комнате близ покоев императрицы. Меня как-то заинтересовал стол, где лежали уже выбранные Николаем II книги для чтения, но камердинер меня к ним не подпустил.
— Его Величество склыдывает их в известном порядке и не любит, ежели не находит их точно в том виде, как он их сам разложил. И детей не приказано допускать в эту комнату без императрицы и кого-либо из фрейлин.
Среди этих книг государь избирал себе ту, которую читал супруге: обыкновенно историческое сочинение или русский бытовой роман.
Однажды царь сказал мне:
— Прямо боишься в Царском Селе войти в комнату, где эти книги разложены. Не знаешь, какую выбрать, чтобы взять с собою в кабинет. Смотришь — и час времени потерян. Только в Ливадии успеваю почитать, но и то половину взятых с собою книг приходится сдать неразрезанными.
И добавил с сожалением:
— Некоторые мемуары больше года, как не отдаю Щеглову: так уже хочется с ними познакомиться, да, видно, не придется.
Чтение вдвоем было главным удовольствием царской четы, искавшей духовной близости и семейного уюта.
ВАШ ПЕТР ВЕЛИКИЙ
Сознаюсь, что за все 16 лет службы при дворе мне всего лишь дважды довелось говорить с государем о политике.
Впервые это было но случаю двухсотлетия основания Петербурга. Столбцы газет были переполнены воспоминаниями о победах и преобразованиях Петра Великого. Я заговорил о нем восторженно, но заметил, что царь не поддерживает моей темы. Зная сдержанность государя, я все же дерзнул спросить его, сочувствует ли он тому, что я выражал.
Николай II, помолчав немного, ответил:
— Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западною культурою и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время как переходный период и было необходимо, но мне оно несимпатично.
