улыбнулась его страхам и сказала:
– Если пообещаете сейчас защищать нас, я обещаю, что в будущем мы спасем вас от расстрела.
Мы расстались друзьями, и он ни разу не доставил нам ни малейшей неприятности, наоборот.
В это время появился новый персонаж, сыгравший важную роль в нашей жизни в эти трагические месяцы. Его звали товарищ Телепнев; назначенный в царскосельский Совет, он сразу приобрел там большое влияние. Полуграмотный, добродушный с виду, он не был лишен ни лукавства, ни хитрости. Однажды утром он попросил меня принять его. Ответить отказом члену Совета было теперь невозможно. Я приказала впустить его, и он мне объявил, что Совет, столкнувшись с нехваткой места, решил переместиться в наш дворец.
– Товарищ, – сказала я ему, – вы друг Луначарского, народного комиссара просвещения, предупреждаю вас, что это будет преступление, поскольку в доме, который вы намерены захватить, хранится множество ценных предметов искусства, а через несколько дней он превратится в свинарник.
Он внимательно выслушал меня, интересуясь, как лучше поступить. Зная, что дворец великой княгини Марии Павловны, вдовы великого князя Владимира, напротив нас, уже разграблен, так что от него остались только стены, я посоветовала разместить Совет там. Он пообещал мне незаметно привести к этому решению членов царскосельского Совета, которые вбили себе в голову водвориться у нас. Также он пообещал поговорить с Луначарским, чтобы защитить дом. Я, со своей стороны, обратилась к моему давнишнему другу Александру Половцову [47], который состоял в Комиссии по охране памятников культуры и к которому Луначарский прислушивался. В один прекрасный день мне доложили, что некий Коровин приехал осмотреть дом. Я вышла к нему и, полагая, что он из Совета и желает осмотреть место, где тот предлагается разместить, резким тоном спросила:
– Что вам угодно?
Вертя в руках шляпу, он сказал:
– Я пришел осмотреть дом.
– Так смотрите.
– Я пришел осмотреть дом, – повторил он.
– Вы меня утомляете, – раздраженно сказала я. – Я вам уже сказала, что мы можете его осмотреть…
И тут он на чистейшем французском заявил:
– Да поймите же, княгиня, я пришел спасти ваш дом; я из Комиссии по охране памятников культуры; меня прислали Александр Александрович Половцов и Георгий Лукомский.
– Что же вы сразу не сказали! – воскликнула я, пожимая ему руку.
Он прошелся по комнатам, проконсультировал меня относительно самых красивых моих картин, самых лучших предметов, и мы составили отчет, в котором говорилось, что в интересах народа уберечь дом гражданки Палей от любых повреждений. Случайно этот молодой человек оказался другом Телепнева, с которым они во время войны служили в одном полку. Георгий Лукомский, талантливый акварелист и хранитель дворцов, также служил в Комиссии по охране царскосельских дворцов. Он навестил меня и пообещал свои поддержку и помощь.
Тем не менее царскосельский Совет, подстрекаемый Георгенбергером, ставшим нашим смертельным врагом, не отказывался от мысли обосноваться в нашем доме. Меня предупредили, что комиссия Совета намеревается осмотреть дворец. Пришли председатель Совета, Телепнев, Георгенбергер и еще пятеро или шестеро, все одеты в хаки, в высоких сапогах и в папахах. Явно ждали кого-то еще. Через некоторое время появился маленький кругленький человечек с короткой острой бородкой, его папаха была сдвинута на затылок и как бы переломлена в середине. Нахмурив брови, чтобы придать себе суровый вид, он разом поздоровался со всеми, но я заметила, что он избегает встречаться со мной взглядом. «Где я видела это лицо?» – спрашивала я себя, и чем сильнее старалась вспомнить, тем больше убеждалась, что знаю этого коротышку, старавшегося придать себе столько важности. По их разговору я поняла, что это архитектор Совета. Мы обошли дом от подвалов до четвертого этажа, и, дойдя до комнаты, в которой когда-то планировали устроить часовню, один из присутствующих повернулся к архитектору и сказал ему:
– Василий Иванович, надо бы взглянуть на план дома…
И вдруг словно молния разорвала окутавший мою память туман.
– Василию Ивановичу Чодову, – дерзко заявила я, – план не нужен. Он прекрасно знает дом. Когда он вошел в папахе и с папироской, я не сразу узнала в этом суровом революционере скромного маленького архитектора, которого князь Михаил Путятин привел ко мне, чтобы он устроил здесь часовню. Тогда он едва осмеливался взглянуть на меня, ходил на цыпочках и почтительно целовал мне руку…
Мои слушатели застыли, разинув рот. Я увидела, как этот субъект побледнел. Его уши стали совершенно белыми. Он закашлялся и сказал:
– Товарищи, этот дом нам совершенно не подходит. Полагаю, нас больше устроит дом напротив.
И он быстро увлек остальных к выходу. Телепнев громко хохотал, а Георгенбергер бросал на меня разъяренные взгляды.
Снова пришло Рождество. Скромная елочка, установленная в ротонде, странно контрастировала с роскошной прошлогодней елкой. Подарки тоже были намного скромнее, потому что состояние великого князя значительно уменьшилось. Однако мы не хотели лишать детей этого семейного праздника. Увы, эта рождественская елка стала последней для моего мужа и сына…
Мы ждали в этот вечер всей семьей. Никто не приехал, потому что поезда ходили редко и нерегулярно. Требовались часы ожидания и чудеса ловкости, чтобы пробраться в вагон. В тот день поезда не ходили вовсе, и мы впятером сидели тесным кружком вокруг маленькой елки, огни которой освещали наше мрачное уныние, а тепло согревало наши исстрадавшиеся сердца…
Через четыре дня, в день двадцатиоднолетия Владимира, его совершеннолетия, мы снова зажгли елку и вручили друг другу подарки. Девочки и он сделали нам очаровательный сюрприз, пьесу его сочинения в стихах, названную «Дельфтская тарелка». Ирина и Наталья, вышколенные Владимиром, играли великолепно. Наш друг, граф Арман де Сен-Совёр, часто заходил к нам в гости, особенно с тех пор, как на нас обрушились несчастья. В тот день он пришел к нам на ужин и разделил с нами восторги мелодичными стихами, звучавшими в наших зачарованных ушах. Так, время от времени, мы все-таки устраивали себе дни передышки, подобные оазисам в ужасной пустыне, в которую мы с каждым днем углублялись все дальше и дальше.
Мой сын Александр, преследуемый большевиками за свою неистовую и воинственную преданность императору Николаю II, в последние дни декабря был вынужден поспешно бежать через Финляндию в Швецию. Большевики раскрыли его хитрость с британской формой, а также заговор против них, в котором он участвовал.
Потом наступала новогодняя ночь, и, по русскому обычаю, мы начали его праздновать в полночь, обмениваясь поздравлениями. За этим последовал скромный ужин, на котором присутствовали мой муж, я, Владимир и полковник Петроков. Я останавливаюсь в своих воспоминаниях на этих последних проблесках радости, потому
