Это было два года назад. А сколько событий произошло с тех пор. Среди них — мятеж в Испании.
Сначала до нас доходили отрывочные сообщения о событиях в Испании. Нам думалось, что испанский народ сам ликвидирует мятеж. Но пламя борьбы разгоралось и разгоралось. Становилось все очевиднее: за спиной Франко лихорадочно орудуют закулисные силы империализма и фашизма. Ни у кого не оставалось сомнений: мятежников вооружают и вдохновляют Гитлер, Муссолини, вся черная империалистическая реакция. Могли ли мы, советские люди, воспитанные партией Ленина в духе пламенного интернационализма, равнодушно созерцать трагедию, которую навлек фашизм на Испанию? Наш народ первым высоко поднял знамя интернациональной солидарности с патриотами Испании. И эта солидарность умножала их силы в национально-революционной войне — неравной, справедливой, героической и ужасной.
Волна солидарности с борющейся Испанией катилась и по советским аэродромам, авиационным и общевойсковым гарнизонам. Если говорить о нашем авиагородке под Бобруйском, то он напоминал вулкан гнева. Сердца летчиков и штурманов, инженеров и техников горели ненавистью к тем, кто с земли, с воздуха и моря терзал республиканскую Испанию.
— Хотим поехать добровольцами в Испанию, чтобы помочь защитить ее от фашизма! Мы верны позывным «Интернационала»…
Такие голоса раздавались в нашем авиагородке все чаще и чаще. К ним я присоединил и свой голос. «Я должен, обязательно должен быть в небе Испании!» — эта мысль не покидала меня. Но как упросить начальство, чтобы включило в отряд добровольцев? И созданы ли такие отряды? Есть ли уже в испанском небе наши летчики? Разные слухи ходили вокруг авиагородка и в домах, где жили летчики. Хотелось точно удостовериться, посылает ли Москва добровольцев за Пиренеи.
Вспомнился теплый октябрьский день 1936 года. В наш гарнизон вернулись товарищи, побывавшие в Москве, в командировке. Мы встретились с ними вечером, после полетов. Давала себя знать усталость, но я жадно ловил каждое слово друзей, ощутивших московский климат — политический, военный, культурный. А друзья не открывались до конца. Чувствовалось, что они обладают какой-то тайной. За их улыбками скрывалась и грусть.
В конце концов я не выдержал и задал ребятам, приехавшим из Москвы, прямой вопрос:
— Летают наши над Испанией или еще не летают?
— А вы сами хорошо летаете над Бобруйском? — вопросом на вопрос ответил басом голубоглазый майор.
— Летаем…
— Технику осваиваете?
— Осваиваем…
Я еще не чувствовал подвоха.
— А тем временем настоящие летчики воюют в Испании с фашистами!
Мы повскакивали из-за столов. Сгрудились вокруг «москвичей». Новость, которую мы узнали от них, казалась нам невероятной.
Кое-кто из пилотов лениво махнул рукой:
— А… Очередной розыгрыш!
— Нет! Нет! Точно! — горячо запротестовали «москвичи». — Гражданам Советского Союза разрешено вступать добровольцами в испанскую армию.
— Что-то мы об этом ни в газетах не читали, ни по радио не слышали. Может, подвела на этот раз «солдатская почта»?
— Тихо, ребята! Не до шуток.
— Проверим!
И возможность проверки представилась через несколько дней. От ужина до отбоя мы занимались тем, что сочиняли рапорты. Мы понимали: рапорты такого рода — вещь необычная, и работали над ними коллективно, стараясь быть как можно более убедительными.
Вскоре тучи, бродившие вокруг да около, столпились над нашим аэродромом. Погода стала нелетной. Тогда мы решили, не теряя времени, вместе отправиться к начальнику авиационного гарнизона комбригу Евгению Саввичу Птухину. Мы не сомневались, что начальство прочтет наши рапорты, даст «добро», скажет: «Молодцы!» — и станет ходатайствовать перед командованием Белорусского военного округа о том, чтобы направить нас добровольцами в Испанию.
И вот мы в приемной начальника гарнизона.
Адъютант встретил нас широко открытыми глазами:
— Товарищи, что за демонстрация?
— Скоро узнаешь. Скажи лучше — хорошее ли настроение у комбрига?
— Ну-ну, хитрецы… — видимо, догадываясь кое о чем, ответил адъютант. — Настроение у начальника отличное. А вы не боитесь его испортить?
Адъютант доложил комбригу. Вскоре распахнулась дверь. В кабинет мы ввалились гурьбой.
— Я вас слушаю, товарищи, — спокойно оглядел нас Е. С. Птухин.
Мы протянули ему рапорты.
Евгений Саввич этак внимательно посмотрел на нас, взял наугад несколько листков, прочитал рапорты-близнецы.
— Что ж, товарищи, хорошо. Очень. Ваше желание помочь борьбе испанского народа радует.
Мы приосанились.
— Но мне ничего неизвестно о наборе добровольцев, — улыбнулся Птухин. — Если узнаю об этом, то непременно буду иметь вас в виду. А пока, думаю, вам надо летать и летать. Набирайтесь мастерства. Ребята потупили головы.
— Вы свободны, товарищи. А Гусева и Акулина прошу остаться.
Из кабинета летчики выходили медленно, охотно уступая дорогу один другому. На нас из-за плеча посматривали, как на избранных счастливцев. Но вот закрылась дверь. Птухин начал нас «пропесочивать». Немало суровых, неприятных, но справедливых замечаний высказал Евгений Саввич. Он ходил из угла в угол кабинета, заложив глубоко в карманы руки.
— Конечно! Вы же — смелые, разумные! Кто б еще до такого додумался? Если командиры так опрометчиво поступают, что я могу спрашивать с их подчиненных? Вы в армии или в пионерском лагере?
Потом, видя, что мы с Николаем Ивановичем Акулиным не на шутку загрустили, Евгений Саввич смягчился.
— Садитесь, — кивнул он на диван и присел сам, сцепил пальцы рук. — Эх, товарищи… Не считайте, что вы одни хотите поехать в Испанию…
Мы с Акулиным переглянулись. По тону комбрига не трудно было догадаться: он тоже, наверняка, ходатайствовал перед своим начальством о зачислении его добровольцем. Это он говорил нам:
— Когда я слышу пролетарский гимн «Интернационал», сердце зовет меня в Испанию, охваченную пламенем войны. Мы — интернационалисты. Позывные «Интернационала» для нас — превыше всего…
Да, мы — интернационалисты и потому не могли не мечтать о полетах в беззащитном небе Испании, о поединках с теми, кто сеет смерть на ее земле. Не могли! И точка.
В конце октября 1936 года с новой силой загорелся я желанием поехать в Испанию добровольцем. Причина? Изложу ее кратко. Вместе с группой летчиков мы перегоняли машины с московского завода на свой аэродром. Промежуточная дозаправка горючим производилась в авиагарнизоне Брянска. Здесь мне довелось прослужить до этого два года. Что и говорить, друзей в Брянске у меня осталось много. Солдатская дружба — особая. Ничто не забывается до конца жизни, словно первая любовь.
