Три дня длился штурм переднего края противника — и все безрезультатно. Тогда генерал-майор Цыганов бросил в бой танковую бригаду. Теперь уже танки шли в бой без поддержки пехоты и авиации. И хотя они местами вклинились в оборону противника, но вскоре были отброшены, и многие машины уничтожены противотанковыми средствами.
Передают приказ командарма: командирам полков лично возглавить атаку пехотных цепей, любой ценой прорвать оборону противника.
Скирдо, оказавшийся свидетелем разговора командарма с нашим комдивом, позже пересказал мне этот диалог примерно так:
— И не спорь со мной, комдив, мы в Гражданскую всегда впереди своих полков шли в атаку, личным примером поднимали бойцов.
— Но, товарищ командующий, — пытался возразить ему комдив полковник Неверов, — у нас остались считаные танки; если их бросить сейчас, немцы и их пережгут, с чем останемся?
Приказ есть приказ. Добрался я до передовых рот — там в живых осталось до трети положенного состава. В окопах вода по колено.
А напротив — отличные дзоты, хорошо замаскированные на господствующих высотах. Попробуй сунься. «Нет, — подумал я, — о наступлении не может быть и речи». Этой же ночью дополз обратно на командный пункт дивизии, доложил обо всем комдиву. Выслушав мой доклад, Неверов сказал:
— Хорошо, примем меры.
Было это уже к утру, и утром нас всех вызвали на совещание в штаб армии.
Присутствовали все командиры и комиссары полков. Вел совещание сам командарм.
Генерала Цыганова я видел впервые — в полках он появлялся редко. Говорить начал, преодолев сильную одышку, сидя:
— Собрал вас, братцы, чтоб по душам потолковать. Надо разобраться, отчего наше наступление не получается. Не было такого в Красной Армии, чтоб перед противником спасовать. Деникинцев и то — в «психическую» атаку ходили, в рост, под барабан, в белых перчатках, — били! Был командир перед шеренгой бойцов — орел! Сиваш по грудь в воде преодолели? Преодолели. А тут воды, видишь ли, в траншее по щиколотку, мы и… Ну да что там… А может, у вас к командованию претензии есть — стратегия, дескать, того… хромает? Так вы без стеснения выкладывайте.
Все молчали.
— Ну, кто первым?
Никто не прервал молчания.
— Я ведь сказал, приглашаю высказаться смело, по-товарищески, без утайки. Ну… вот вы, товарищ. — Он ткнул пальцем в мою сторону.
— Подполковник Бабаджанян, — привстал я.
— Давай, подполковник. Кавказцы — народ храбрый.
Я попытался объяснить, в каком состоянии части.
Затем сказал, что, по-моему, надо лучше продумать вопросы поддержки атакующих, взаимодействия, а иначе бесплодные атаки обречены на… Цыганов не дал мне договорить:
— Пораженческие настроения? Не позволю!..
Ничего себе — товарищеское объяснение.
— Значит, ты пораженец, подполковник? Отвечай!
— Ни слова больше, — шепнул мне комиссар нашего корпуса А. С. Павлов.
В комнате установилось гнетущее молчание. Наконец Цыганов, справившись с одышкой, спросил:
— А что скажет комиссар этого полка?
Скирдо ответил медленно и веско:
— У нас с командиром единое мнение.
— Заговор?! — вновь вскипел Цыганов.
— Никакого заговора, товарищ генерал. Вы просили откровенного мнения, мы его высказываем, — ответил Скирдо.
— Та-ак… А кто имеет другое мнение? Прошу, товарищи.
Никто не шевельнулся.
— Пусть скажет командир 875-го полка.
М. И. Добровольский вскочил, лихо щелкнул шпорами. Но молчал.
— Есть у тебя другое мнение — докладывай!
— Никак нет, товарищ командующий.
Продолжать совещание после этого было безрассудно.
Цыганов буркнул:
— Командирами полков 2-й дивизии я отдельно займусь, — и отпустил всех…
Распутица под Таганрогом парализовала действия частей 56-й армии. Люди и техника буквально тонули на дорогах. Враг еще осенью 41-го возвел на рубеже реки Миус мощный оборонительный рубеж высокой плотности противотанковых огневых точек, мог сравнительно небольшими силами отражать удары наших наступающих войск.
Промокшие до нитки, бредем со Скирдо к себе в полк.
— «Пораженец»… Ишь ты… — ворчит Скирдо. — Это про тебя, командир.
— И про тебя, комиссар, — угрюмо парирую я.
— А ты знаешь, что такое «пораженец»?
Молчу. Еще бы не знать…
Наш НП на кургане, а курган посреди голой степи — как на тарелке. И авиация противника нещадно бомбит наши боевые порядки. Особенно надоедает нам немецкий самолет-корректировщик с двойным фюзеляжем, который бойцы с первого дня войны окрестили «рамой». Висит эта «рама», как назойливый комар, над нашим курганом — когда только собьют ее зенитчики!
Ко всему человек привыкает, и к «раме» этой мы привыкли как к неизменной детали нашего фронтового быта — группками, правда небольшими, перемещались с одного участка на другой. Но новому человеку тут должно быть явно не по себе.
После полудня раздался телефонный звонок из штаба полка:
— Алло! Алло! Докладывает капитан Дюжик! — Голос у начальника штаба был явно взволнованный. — Вы слышите меня? К вам вместе с товарищем Скирдо направляется высокое начальство.
— Какое сюда, в такое пекло, начальство?
— Замначальника политуправления фронта.
— А фамилия как? Фамилия — спрашиваю!
— Фамилии не знаю, спрашивать было неудобно, а по званию — бригадный комиссар.
— Уговорите бригадного комиссара отказаться от своего намерения — здесь небезопасно, дорога на НП непрерывно обстреливается артиллерией противника. Если очень нужно — передайте — сам приеду.
— Уже поздно, товарищ подполковник, они в пути.
— А вы сами, сами почему не объяснили бригадному комиссару обстановку?
— Что я! И комиссар Скирдо его не убедил, а уж как старался!
— Ладно, — сказал я и остался сидеть с телефонной трубкой в руке. Если ко мне, подвергая себя смертельной опасности, направляется фронтовое начальство — это не иначе как в связи с совещанием у Цыганова. Назвал же он меня «пораженцем»…
Меряю блиндаж из угла в угол — какие только мысли не лезут в голову. А гостей моих все нет.
Наконец в блиндаже оказываются двое — на каждом сапоге по пуду глины, и сами в глине с головы до пят. Я еле узнал в одном из них Скирдо, значит, второй и есть фронтовое начальство. Я обратился к нему:
— Товарищ бригадный комиссар, разрешите доложить…
— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Бабаджанян! — приветливо остановил он меня. — Сейчас все доложите. Только сначала дайте нам с товарищем Скирдо чуточку отдышаться. Извините, даже поздороваться не могу, руки в глине… Ну и местечко себе выбрали — четыре раза пришлось по-пластунски ползти — тренировочка!
