— Ну, а если всерьез — то картой.
— Мы благодарим вас, господин командующий, за беседу с нами и желаем успешно форсировать Днепр. Ведь за этим крупным естественным препятствием только Днестр и внешние оборонительные рубежи рейха. — Лаурс закрывает блокнот, прячет ручку в карман. — Мы напишем о штурме Днепра. Это — сенсация номер один.
— А для нас это великая битва, — прощаясь с корреспондентами, говорит Ватутин.
Возвратясь в блиндаж, командующий принялся за работу. Он обратил внимание на Лютежский плацдарм. Войска сумели там захватить гряду господствующих над местностью холмов. Он расценивал это как успех.
«Лютеж... Лютеж...» Поразмыслив, пришел к выводу, что плацдарм там очень небольшой. Он просто крошечный, и сосредоточить необходимое количество войск для прорыва трудно. Минусом Лютежского плацдарма была не только его незначительная глубина. Если перенести удар, то как незаметно для противника вывести главные силы из букринской излучины? Дни — солнечные, ночи — звездные, противник обнаружит переброску войск. А ведь надо уйти за Днепр, форсировать Десну и снова появиться за Днепром. Но это еще не все... Необходимо протаранить укрепленную линию глубиной в четырнадцать километров и преодолеть лесной массив с минными полями и завалами. Нет, Лютежский плацдарм, можно считать только вспомогательным.
Работая лад картой, он думал о будущем необычайно тяжелом сражении, а в голове все время вертелись сказанные Лаурсом слова: «Кто выигрывает войну в Европе?.. Американский солдат». И такую небылицу ни Лаурс, ни его коллега Уилсон за океаном не развеют. Курскую битву эти господа решили обойти молчанием, не размахнутся они и на Днепр. Он нанес на карту стрелы ударов и, рассмеявшись, сказал вслух:
— И, кажется, кое-чем нам помогают русские.
Накануне штурма вражеских позиций Ватутин, как обычно, занялся проверкой всех отданных им распоряжений и, убедившись в том, что они выполнены, переговорил с командармами, еще раз выслушал их мнение о готовности войск к бою.
Еще только занимался рассвет, когда машина командующего промчалась по древним улицам Переяслава. Земля дышала ратными подвигами предков. Здесь звенели мечи дружин Олега и Владимира Святославовичей, сверкали сабли и копья казаков Богдана Хмельницкого. На площади Переяслава гетман, подняв булаву, призвал народ к единению Украины с Россией: «...чтоб есми во веки вси едино были!»
Вездеход прошел у подножья кургана, древней Выблой Могилы. Слева промелькнули горбы вала, насыпанного еще воинами Киевской Руси. Водитель переключил скорость, осторожно спустился с горы на луговую дорогу.
Шумят камышовые заросли. Вода в озерах свинцово-серая. Листья лилий покрылись ржавчиной, почернели. Чайки с криком «чьи-вы» вьются над автомобилем.
— На пригорке старая дуплистая верба... За ней — поворот на Вьюнище, — сказал Ватутин водителю.
Шины шипят в глубоком песке. Напряженно звенит мотор. Приближаются соломенные крыши Вьюнища. В центре села темнеет деревянная церковь с давно некрашенными куполами. В придорожных канавах следы поспешного отступления — обгорелые скелеты грузовиков, брошенные гитлеровцами пушки, снарядные ящики, железные бочки и даже походные кухни.
На окраине села из-за плетня, над которым раскинули ветви дуплистые вербы, показываются старики, женщины, подростки. Они медленно, устало пересекают дорогу. Водитель сбавляет скорость. Старик в помятом картузе и в латаном ватнике останавливается, смотрит на открытый вездеход и вдруг радостно всплескивает руками:
— Николай Федорович! Здравствуйте, дорогой Николай Федорович!
Ватутин жестом приказывает водителю остановить машину.
Старик бросается вперед:
— Я — Шостак... Помните, перед войной на маневрах были?.. В моей хате останавливались. Помните, к развалинам старой корчмы водил, где Тарас Шевченко песни косарей на лугу слушал?
Ватутин спрыгивает с машины, обнимает старика.
— Алексей Иванович! Хозяин луга!..
Старик смахивает ладонью слезу.
— Не забыли... А я вот только вчера от гитлеряк ушел, из лютой неволи, можно сказать, вырвался. Овчарками травили, а я все-таки выжил, ушел от проклятых ордынцев. Домой иду, а что там — не знаю.
Пожилая женщина в пестром рваном платке:
— С плетками над душой стояли и все: «Матка, арбайтен!»
Босая старуха:
— Сыночки мои родные! Что оно будет?
Дед Шостак потупился:
— Я на Тарасовой горе за колючей проволокой сидел. Музей Шевченко гитлеряки в конюшню превратили. Слышал, памятник Тарасу хотят заминировать. Того и гляди — взорвут!
— Все могут сделать. Надо им помешать. — Ватутин прощается с дедом Шостаком, садится в машину. — Алексей Иванович, мы еще увидимся. Обязательно!
Автомобиль трогается.
Набирая скорость, водитель посматривает на широкий луг с одинокой копной сена.
— Товарищ командующий, значит, правда — здесь был Кобзарь?
— Был. Я даже от деда Шостака слышал песню. Ее любил Тарас.
Ой там, мамо, мельник,
Мельник-круподерник.
Мельник хороший,
Дере гречку без грошей.
Село Вьюнище остается позади. Вездеход мягко шуршит шинами по лужку, потом, преодолев топкую низину, идет сквозь туманные лозы к Днепру. Седая пелена сгущается. Автомобиль уже на мосту. По-осеннему уныло хлюпают волны. В тумане мелькают флажки регулировщиков. Машина проходит немного вдоль днепровского берега и останавливается.
По тропинке Ватутин с членом Военного совета Крайнюковым и начальником штаба Ивановым взбираются на Батурину гору. Туман на лугу кажется днепровским разливом.
А на вершине горы сияет солнце. Осенние негреющие лучи освещают окоп и проникают в небольшой блиндаж. Это командно-наблюдательный пункт Ватутина.
На Батуриной горе командующего поджидал Рыбалко. Ватутин, как всегда, был немногословен:
— Павел Семенович, приказ ясен? Удача — на Белую Церковь и на Васильков! Там кладовая Манштейна — боеприпасы, горючее, продовольствие. Потом сразу в обход Киева на Фастов и, конечно, дальний прицел, второй важный железнодорожный узел — Казатин. — Ватутин провожает по тропке Рыбалко. Машет ему вслед рукой и, вернувшись на свой командно-наблюдательный пункт, останавливается у замаскированной стереотрубы.
Стометровые кручи правого берега мало-помалу очищаются от тумана. С низовья налетает ветер. Он продувает пойму. Река светлеет. На широком лугу начинает поблескивать цепь озер.
Ватутин взглянул на часы.
«Сейчас начнем... Пора!»
На левом берегу, в лозах с грозным завыванием засверкали раскаленные стрелы «катюш» и, промелькнув над стремнинами Днепра, оставили в небе полосы струистого бело-серого дыма. Ватутин глянул в стереотрубу. Правое крыло фронта хорошо просматривалось. Гребни высоток, на которых засел противник, охватило синеватое пламя. Через пять минут тяжелый молот батарей обрушил свои удары по рядам колючей проволоки, траншеям, окопам и наполнил букринскую излучину слитным гулом.
