Их к нему «свозили десятками» из соседних деревень, сел и даже городов, потому что всем своим крестникам Абрам Иванович давал по рублю денег. Если же крестником был сын священника, то получал «на зубок» десятину земли[317].
Помещик Спешнев был оригинал, каких в его время было на Руси превеликое множество, от Потемкина и Суворова, до Федора Толстого-Американца, превратившего свою жизнь в непрерывную цепь анекдотов. Эпоху, в которую они все жили или, хотя бы, родились, осеняют два чудака на троне — Петр III и Павел I, а между ними — великолепная Екатерина II, никогда не упускавшая возможность разыграть эффектную сцену на зависть всей Европе.
Казалось бы — с чего это? В истории Руси: и древней, и Московской, чудаков нет, театрально-драматические эффекты ей чужды. Если кто и мог себе позволить быть оригиналом, то это цари и юродивые — «самовластцы» и «нищие духом».
Чудачество — очень интересный феномен. Скажем, весьма редки чудаки во всех странах Востока. Одного хаджи Насреддина хватает практически на всю историю Средней Азии. В Европе же чудаки, начиная с Диогена — явление постоянное. Классическая страна чудаков и оригиналов — Англия. Нашим отечественным англоманам можно посвятить целый том в обширной летописи российского чудачества. Но Англия (по крайней мере, с конца XVII века) — самая свободная в мире страна, с подчеркнутым стремлением к обособленности личности, к индивидуальности. Чудаки — это люди, которые настолько всерьез воспринимают свою свободу, что не боятся ради нее показаться странными. Чудачество напрямую вытекает из английской же поговорки: «Мой дом — моя крепость». Чтобы быть чудаком, надо быть свободным, по крайней мере, трижды: политически, экономически и духовно.
Вернемся в Россию. В конце ХVIII века для дворянства все условия появления чудаков были налицо: дворяне были свободны юридически, экономически независимы, а европейское Просвещение и его российский вариант — «вольтерьянство» — ослабило его духовную зависимость от церкви. Однако стремление к обособлению ограничивалось жесткими рамками служебной зависимости. Служащий человек в России находился в веками действовавшей системе отношений: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Позволить себе быть оригиналом мог только начальник, пока он таковым является. (Концентрированным выражением этой системы служит знаменитое высказывание Павла I: «В России вельможа лишь тот с кем я разговариваю и лишь до тех пор пока я с ним разговариваю».[318])
Иное дело в деревне: в своей семье, в своем доме, окруженный своими людьми. Деревенская свобода — главное условие появления чудаков. Но свободу каждый понимает по-своему. Для многих свобода — право на то, чтобы любая прихоть была серьезно воспринята и выполнена. Грань между чудачеством и самодурством четкая: чудак испытывает все последствия своих оригинальных привычек на себе, самодур — на зависимых от него людях. Приведенный в начале очерка пример, редкий, вследствие его чистой чудаковатости, без всякой примеси самодурства. Почти все остальные случаи, о которых мы будем говорить ниже, находятся как бы «на грани». Они достаточно безобидны, никто, по большому счету, не страдал от чудачеств помещиков, но в то же время для выполнения этих прихотей и чудачеств требовались значительные усилия семьи и дворовых.
Вот три «обеденных» примера. Генеральша Рагзина, живя летом в деревне, предпочитала обедать не в доме, а на плоту, посередине пруда. А генерал-майор Дмитриев-Мамонов, наоборот, установил у себя в усадьбе такой порядок: завтрак, обед и ужин подавались в его пустой кабинет, куда генерал входил только после того, как из его выходили все слуги[319]. Еще одна «генеральша», а точнее, жена адмирала и триумфатора Чесменской битвы Г.Г. Спиридова, пожалуй, была оригинальна по настоящему: ежедневно она заказывала обед, только «сидя на известных креслах» — том самом «судне», что использовалось вместо отхожего места[320].
Вообще обед или любая другая трапеза, которой придавалось символическое значение, были излюбленным способом показать свою оригинальность. Помещица Е.П. Глебова-Стрешнева, поступки которой заслужили прозвание «систематического самодурства», установила порядок завтрака, при котором собственно завтракала только она сама, а все ее внуки, их дядька, гувернантка, воспитатель и конторщики должны были стоя присутствовать на этой церемонии. Свои правила у нее были и за обедом: все внуки, включая и взрослых, которым исполнилось по 20 лет, должны были спрашивать у нее разрешения отведать то или иное блюдо[321].
Такого рода «семейное» самодурство было неприятно, но терпимо. Распространялось оно, естественно, и на слуг. Жена Г.И. Циммермана, бывшего когда-то адъютантом Суворова, в старости не могла заснуть без того, чтобы в ее комнате не находились горничные, растиравшие ей ноги. Чтобы девушкам не было скучно, она ставила им угощенье: фрукты и орехи. Девушки «могли разговаривать, играть в карты, работать и даже возиться… а днем отсыпаться сколько душе угодно»[322].
Тяжелее приходилось по ночам московскому губернскому предводителю Обольянинову. Его жена очень любила собак, и на ночь укладывала их в сою постель, сама устраивалась с краю. И это бы ничего, но сама она спала хорошо, а собаки — плохо. Обольянинову приходилось несколько раз за ночь вставать: выпускать собак из комнаты и снова впускать обратно[323].
А вот пример самой изысканной оригинальности: Авдотья Ивановна Сабурова, урожденная княжна Оболенская, имела очень дорогое голландское столовое белье. Два раза в год она отправляла его в стирку — разумеется, в Голландию[324].
Чудачества мужчин-помещиков несколько более масштабны. Им — чудакам — как бы мало того дворянского звания и той судьбы, которая их ждет. Они в душе — актеры, художники, изобретатели. Им необходима роль, важно перевоплощение. Вот помещик П.И. Юшков имел всего 90 душ, но выстроил у себя в деревне замечательную парную баню, и возил к себе друзей из Москвы за 80 верст, чтобы помылись. Специально для того, чтобы приезжали почаще, он создал свою собственную почту в 2 станции, и тройки его довозили ездоков из Москвы за пять часов. Сам же помещик исполнял и роль банщика, а затем и повара на тех обедах, что давал после мытья[325].
Нечто подобное предпринял однажды граф Чернышев, который, по отзывам современников, ничего не любил так, как различные сюрпризы. Для офицеров расквартированного неподалеку полка он устроил ресторан «в деревенской хижине», и сам при этом играл роль официанта: «в бланжевой куртке и панталонах, в фартуке, с колпаком на голове»[326]. А вот помещик Касагов, недолго прослуживший и имевший маленький офицерский чин, завел себе регулярную армию из 24 солдат, именуя ее «полуротой»: обучал ее, командовал, производил в чины и наводил ужас на всех окрестных помещиков[327].
