Таким образом, основной вопрос – глубочайшее противоречие между интересами двух общественных классов тогдашней Руси польского панства и русского хлопства – этим договором не был разрешен, не был даже сколько-нибудь серьезно затронут. Из-под панской власти высвобождалось только 40 тысяч человек! Вместе с женами, детьми, слугами и т.д. они могли составить самое большее 300 тысяч. Что же значили эти 300 тысяч перед всей той массой народа, которая принимала участие в междоусобной войне? Сотни тысяч, миллионы должны были возвратиться под власть панов и снова отбывать панщину! Но если эта панщина была тяжела и подчас невыносима до восстания, то как народ мог снести ее теперь, после двух лет необузданного своеволия и дикой свободы? Тем более, что паны, так много потерявшие, вовсе не намерены были предавать забвению прошлое. За что же, оказывается, боролись эти сотни тысяч, эти победители, силой бумажного договора превращенные в побежденных? За булаву Богдану Хмельницкому? За 40 тысяч реестровых казаков? За воеводства русичам Киселям и ему подобным? Нет, народ боролся за то, чтобы на Украине не было “ляха-пана”, не было “жида” и не было “унии”. Но Зборовский договор не разрешал радикально и окончательно ни одного из этих вопросов. Ясное дело, – народ отвергнет бумажный договор и будет продолжать борьбу. Не может быть, чтобы Хмельницкий, прекрасно умевший пользоваться настроением народа и, следовательно, знавший его, не понимал всей непрочности подобного мирного соглашения и неизбежности дальнейшей междоусобицы. Надо думать, что он согласился на такую мирную сделку просто потому, что в тот момент не было другого выхода: поляки не шли на большее, а татары, помирившись с поляками, принуждали и его к миру, в противном же случае готовы были обратить свое оружие против казаков. Как бы там ни было, Хмельницкий присягнул королю и, сняв осаду Збаража, отправился на Украину устраивать внутренние дела на основании нового соглашения. Верил ли он или не верил в это соглашение, но решил попробовать осуществить его. В городах оставалось прежнее устройство. Более значительные из них пользовались самоуправлением на основании магдебургского права; другие же находились в зависимости от панов; с ограничением прав последних и эти зависимые города получали возможность устроиться на началах самоуправления. Главное внимание гетмана было обращено на устройство военного класса, казаков. Еще раньше Хмельницкий разделил их на полки, сотни, курени; причем под этими названиями понималось не известное число воинов, а известная территория с находящимися на ней городами, местечками, селами и хуторами. Центральное управление составляла генеральная войсковая канцелярия, состоявшая из гетмана, обозного (начальника артиллерии и лагерной постройки), есаула (обер-лейтенанта), писаря (государственного секретаря) и хорунжего (главного знаменосца). Затем в каждом полку была своя канцелярия, в состав которой входило полковое начальство: полковник, обозный, есаул, писарь, судья, хорунжий; в сотне – сотенная канцелярия, состоявшая из сотника, писаря и хорунжего; куренями начальствовали атаманы. Все это начальство составляло казацкую старшину, избираемую вольными голосами и утверждаемую гетманом. Территорию, отошедшую по Зборовскому договору под власть гетмана, Хмельницкий разделил на 15 полков и приступил к реестрации казаков, то есть к составлению казачьих списков. Все не попавшие в списки должны были возвратиться под панское начальство. Это-то и была ахиллесова пята Зборовского договора. Не попадавшие в списки подымали ропот. Чтобы хоть сколько-нибудь ослабить его, Хмельницкий приказал набирать казаков преимущественно из имений богатейших панов – Вишневецкого, Конецпольского и других. Он отбирал у них целые имения, города, села на том основании, что все это составляло раньше государственную собственность, и раздавал казацкой старшине с правом временного пользования. Таким образом, на Украине образовался особый класс владельцев, пользовавшихся имениями во время службы; впоследствии с воссоединением Малороссии этот порядок был превращен в крепостную зависимость крестьян.
Несмотря на всю осторожность, с какой действовал Хмельницкий, народ сильно волновался при составлении реестров. Гетман просил панов помедлить несколько со своим возвращением на Украину. Кисель, назначенный киевским воеводою, настаивал: “Наступает зима, – говорил он, – каждый хотел бы обогреться на своем пепелище, каждому дом свой мил: после двухлетней драки каждый научился держать себя скромно и привлекать к себе подданных~” Но Хмельницкий ждал утверждения Зборовского договора сеймом и, только получив извещение о том от короля, разрешил панам возвращаться в свои имения. Нужно заметить, однако, что Зборовский договор был нарушен на сейме в одном из существеннейших пунктов: митрополита Киевского не допустили к заседанию в сенате. Кроме того, весь договор вообще вызвал крайнее неудовольствие в Варшаве, и паны говорили тайно и явно, что он будет нарушен при первом удобном случае. Хмельницкий, имевший хороших шпионов в Варшаве, знал обо всем этом, но до поры до времени молчал и исполнял обязанности, принятые на себя. Он казнил в Киеве до двадцати казаков за убийство шляхтича. Затем издал универсал, в котором приказывал всем, не записанным в казачьи реестры, повиноваться своим владельцам под страхом смертной казни. В королевском универсале ко всем жителям Украины, опубликованном в это время, также говорилось, что в случае бунтов хлопов против владельцев коронное войско вместе с запорожским будет преследовать бунтовщиков как чужеземного врага. Вместо свободы, следовательно, народ получал сорокатысячное воинство, которое должно было действовать против него же, народа, при малейшей его попытке сбросить с себя шляхетское иго. Одним словом, поляки хотели, как и в былое время, разъединить русский народ и, сделав уступки горсти, держать всю массу при помощи этой же горсти в рабстве. Понятно, с каким негодованием встретил народ универсалы, гетманский и королевский, и возвращавшихся панов. Хлопы бранили гетмана и отказывались работать на панов. Тогда некоторые из панов, побогаче и поотважнее, стали силою приводить к покорности своих подданных, хватали зачинщиков и казнили их. Хлопы, в свою очередь, брались за оружие. То там, то здесь происходили вооруженные столкновения. Хмельницкий, строго придерживаясь договора, беспощадно преследовал нарушителей панского покоя, вешал их, сажал на кол. Но строгость эта приводила только к тому, что имя гетмана теряло в народе свое обаяние. Из протестующих особенно выделялся Нечай, брацлавский полковник, прославленный в народных думах, как образец казацкой завзятости и непримиримости. Кисель даже требовал его казни, но Хмельницкий видел, что разыгрывается новая буря, и не осмелился поднять руку на человека, занимавшего видное положение и пользовавшегося громадной популярностью. Он объявил, что в реестр принимать больше нельзя, а кто хочет, пусть составляет “охочее” войско, то есть опять те же самовольные купы и загоны, какие гуляли раньше по всей Украине и Литве, и отправил этих волонтеров под начальством Нечая на западную границу. На упреки Киселя, что он начинает опять потворствовать бунтовщикам, он отвечал, что поляки поддели его, что по их просьбе он согласился на такой договор, который исполнить никоим образом невозможно. “Сами посудите, – говорил он, – сорок тысяч казаков, что я буду делать с остальным народом? Они убьют меня, а на поляков все-таки поднимутся”.
