В «Избранном» 1983 года автор умудрился испортить и забаналить и эти стихи. Зато обложка стала с золотым тиснением, только никто его давно уже не читает. Молодой дерзкий поэт 48 года к началу шестидесятых постепенно впал в государственно-партийно-промышленное косноязычие и стал неотличим от тех, кто за несколько лет до того его травил.
Но в конце сороковых, когда мы были уверены, что поэзия убита, появление первой книжки Ботвинника стало для нас праздником. А вот официально такое именовалось «нездоровый ажиотаж». Со всеми вытекающими последствиями.
На очередное собрание кружка пришел некто незаметный, безвозрастный, в тёмном костюме. Больше о нём сказать нельзя было ничего, этот человек вполне годился в шпионы: «примет особых» не наблюдалось. Отглаженный как на именинах, критик Аркадий Эльяшевич, известный среди молодых и немолодых литераторов, как «профессиональный» стукач, ссутулившись от почтительности, встретил этого незнакомца, усадил и как-то невнятно всем нам представил. Оказалось, что он из обкома комсомола [26].
Довлатова сидела, уставившись в стол, и всё собрание молчала. Вид у неё был такой, будто это её, а не Ботвинника, «прорабатывают». Суетилась, вертясь на месте, решительная, резкая тощая и коротко стриженая Наташа Грудинина, недавно демобилизовавшаяся радистка и пулемётчица. Казалось, будь у неё тут привычное оружие, она его в защиту друга пустила бы в ход немедля!
Позднее, почти через двадцать лет, она с ещё большим рвением, но с таким же, к сожалению, нулевым результатом, кинулась организовывать защиту Иосифа Бродского. Навсегда осталась она «человеком со шпагой», как сама прозвала в шестидесятых нашего общего приятеля Михаила Глинку.
«Проработка» Ботвинника свелась к тому, что после нескольких дежурных слов гебешника о бдительности, выступил «молодой» пиит из того же «воевавшего поколения», Михаил Сазонов. Он поведал собранию о том, что когда на днях группа молодых, командированная (так он и сказал командированная) на экскурсию по Москве, в первый же день отправилась в мавзолей Ленина, Ботвинник пошёл в гости к Пастернаку, словно не знал, что Пастернак «враг народа», что он по собственным же его словам «выковыривает изюм из жизненной сайки». Через фразу Сазонов напоминал о том, что сам он, как рабочий, не позволит. Занятно, что в газетах, официально, Пастернака в тот момент как раз не клеймили. Его попросту приказано было не замечать.
Важный, недавно опубликовавший где-то два стишка, студент-юрист Юрий Голубенский кивал головой, надувал щёчки и картинно двигал по столу бежевую велюровую шляпу. Ему ужасно нравилось то, что Сазонов говорит, и завидовал он Сазонову, хотя тот ещё ни строчки нигде не опубликовал, но зато ведь Сазонов рабочий, а вот ему, Голубенскому, вечно надо стыдиться своего интеллигентского (да ещё и еврейского!) происхождения, которое закрывало в то время многие приманчивые дорожки.
А поэт Лев Мочалов, тогда студент Академии Художеств, шепнул мне на ухо: «Нет, никогда они не поймут, что не бывает стихов токарских или шофёрских, а есть просто стихи».
Не обошлось, конечно, и без Воеводина.
Тут-то я, обычно эпиграммы писавший не часто, накарябал на листке и пустил по рукам друзей эпиграмму «Как Ботвиника сделали космополитом»:
Воеводин верховодил,
Торопыгин торопил,
Голубенский приголубил,
А Крестинский окрестил.
Два имени нуждаются в пояснении. Володя Торопыгин был очень плохой поэт, но позднее, в шестидесятых, стал очень неплохим редактором журнала «Аврора», не раз проявил себя, как человек достаточно порядочный, и будучи не завистливым, многим помогал печататься. К сожалению, однако, в «деле» Е. Г. Эткинда он показал себя скотиной, или трусом (похоже, что в данном случае это синонимы).
Внешне выглядел он двойником другого Володи – Максимова, с которым я познакомился на четверть века позднее, уже в Париже. Даже ходил так же – вперевалку. И в таких же тщательно отутюженных серых костюмах. И так же не шли ему очки, которые напяливал он, читая что-нибудь.
Что же касается Саши Крестинского, ставшего потом детским писателем, то он, честно говоря, к описанному событию имел только то отношение, что присутствовал на собрании, как, впрочем, и я. Когда я извинился, что созвучие обязало меня использовать ни за что ни про что его фамилию, Саша только засмеялся.
Не могу удержаться и не привести цитату о Ботвиннике из «Спасённой книги» Льва Друскина (1984 г.): «Спина этого ещё не старого человека согнулась от угодничества. Когда из подъезда выходил отдувающийся Прокофьев [27], он бросался вперёд, спеша распахнуть перед ним дверцу машины.
А ведь Ботвинник – врач, человек со специальностью, казалось бы, чего уж так выслуживаться?»
И всё-таки Ботвинник всё более жил, как говорил по другому поводу Салтыков-Щедрин, «применительно к подлости». И так жалко, до сих пор мне жалко, что сломали человека, который, как я и теперь думаю, мог стать настоящим крупным поэтом. Но не стал. Ну что ж – как сам он в той своей первой книжке писал -
Видно, и к стихам такого рода
Нет на свете чёткого конца…
Права была М. Цветаева, когда писала, что поэт должен иметь «не только творческий талант, но и талант личности». Ведь только таким удалось не испугаться, выдержать гнев дураков, шаблонную бессмысленную ругань, или соблазнительное испытание возможностью напечататься хорошими тиражами. Я знаю среди моих ровесников людей, которых эта «роль на сопротивление» даже закалила [28], да ещё и научила «эзопову языку», который тут же, выйдя за пределы борьбы с цензурой, обогатил и образную систему, и ассоциативное мышление некоторых настоящих поэтов.
Иные же, творчески, может быть, исходно не менее сильные, но слабые человечески, и личностно предназначенные к совсем иному бытию, не выдержали борьбы с голиафом…
Никому до сих пор неизвестно, скольких потенциальных поэтов и прозаиков убил идеологический диктат, скольких обычная «нестрашная» бюрократия, а сколько было затоптано неграмотными и никчёмными «рабочими поэтами», или как называли их «литераторами от станка и сохи» (на самом деле приспособленцами, ни станка, ни тем более сохи в жизни не видавшими). Но именно они по своей воинствующей бескультурности оказывались «классово близкими» советским чиновникам всех рангов. И поэтому быстро делали свои эфемерные «литературные» карьерки, с одобрением верхов топтали всех «сомнительных», кто попадался им на дороге.
