Опять пошел я не по той дороге, начав перечислять все то, что мне особенно по душе. Разве перечислишь, когда нравится вся книга! Хреновый я критик, Виктор Васильевич. Но зато читатель хороший, не утративший способности радоваться удачам своих друзей. Не завистливый я, и за это себя хвалю. Да и Вам, поди, приятно: вот, мол, какой человек – прочитал мою книгу и не позабыл похвалить... себя!
Тридцатые годы А. Толстого тоже даны оч. хорошо, не говоря уже о кануне войны и военных годах, когда он поразительно много работает. Завидно! Вот бы так научиться, а? И ведь граф, голубая кровь! А жизнелюбие какое, энергия!
Это – урок нам, пишущей братии, интеллигентам в первом поколении. Хорошо, что Вы написали эту книгу, она заставит задуматься любого, внимательно прочитавшего ее, а писателя в особенности.
Но и вред, конечно, есть. Я вот написал тут по легкомыслию за две недели пять глав, а сейчас, после Вашей книги, вижу, что две главы можно зачеркнуть, а остальные три надо переписать. А ведь у меня семья, дети. На что Вы нас, моложавых писателей, толкаете!
И все-таки – спасибо Вам. Дай бог сотворить еще такую книгу.
Будьте здоровы и благополучны.
Отсюда я выезжал на заседание парткома, и очень продуктивно <...>
P. S. Здесь такие белые снега, что увы и ах! В Москве сроду не было, а в моих Люберцах и подавно. Скоро вот домой (через 9 дней) и жалко.
15.02.80 г.».
«Дорогой Виктор Вас!
Поскольку я без голоса и позвонить тебе не могу, решил вот написать.
Извини, что в поликлинике я напугал тебя своим шипением – как змей болотный: ши-ши-ши. Или как гусь встретил у двери шипом.
Два дня назад купил твою книжку « Россия – любовь моя», читать начал еще в метро, а потом в автобусе, порадовался твоей верности русским нашим истокам, общим нашим заботам, а потом дошел и до статьи о нашем дорогом тов. Жукове. Очень было приятно.
Я немного знаком с обеими статьями по первым их публикациям, в «Правде» и «Роман-газете», но они, кажется, поправлены (или это в книге они выглядят иначе?), а вторая расширена за счет разбора повести «Одни». Очень я рад, что из сборника ты выбрал именно эту повесть, прочитал ее внимательно, без предвзятости (как Вал. Солоухин) и истолковал ее именно так, как она была задумана и исполнена.
Да, солдат (недавний крестьянин, колхозник) Прохоров в определенной мере носитель основных черт русского национального характера. Он не претендует на лидера, он просто берет заботу о других на себя, кормит их, бережет, ведет с оккупированной территории к себе домой, не думая о благодарности за это, не возвеличивая себя. Гуманист (лучше сказать, человеколюбец) по своей сути, он не может иначе, и сны он видит другие, отражающие заботу и тревогу о своих спутниках, и не мечтает он о посмертной славе, не видит себя вожаком мирового табора и т. д.
Героизм и мужество его тоже лишены внешнего блеска, который я терпеть не могу, и война для него – тяжелая, противная человеческой сущности работа. Обо всем этом, как и о том, что спутники его – растерявшиеся и не очень состоятельные по сравнению с ним люди, ты сказал очень умело, тактично, умно. Дай бог, как говорится, всякому так сказать.
Не зря я эту повесть нигде не мог напечатать. Покойный Домбровский дал на нее восторженную рецензию для «Нового мира», но вывод сделал такой: зачем журналу эта сильная, отлично смоделированная повесть, которая не дает новых представлений о войне? С этим риторическим вопросом рукопись мне и возвратили. Ав «Наш совр.» и «Москве» сказали, что мы не черносотенцы.
Устаешь от глупости и трусости редакторов. Тем радостней бывает понимание профессионального критика, который знает твои писания больше пятнадцати лет и каждый новый опус встречает с вниманием и уважением работника одного цеха, коллеги, спутника в литературной нашей жизни. Кстати, не очень-то гладкой.
Спасибо тебе. Поклон и весенние пожелания здоровья и благополучия Галине Ивановне и чадам. Гордятся ли они, что у них такой надежный в доме хозяин? Пусть гордятся. Всего доброго. Обнимаю.
14.04.86. Твой Анат. Жуков».
Виктор Петелин – Анатолию Жукову.
«Дорогой Анатолий Николаевич!
Как все-таки хорошо, что ты не позвонил мне, а написал. Читать твои чеканные строки о том, что ты хорошо написал свои повести, а я угадал их смысл, знаешь, все-таки приятно.
И в то же время как это мало для меня узнать от тебя, что я могу разгадать смысл твоего сочинения. Мало, мой милый и дорогой товарищ. Мне-то кажется, что я и сам по себе чего-то стою, а оказываешься всего лишь угадывателем чужих мыслей. Ну да ладно. А Шолохов? А Булгаков? А Малашкин? И сколько мне по горбу досталось за них, за то, что их прочитал именно так, как они написали. И до сих пор грозят мне за статью «Булгаков и «Дни Турбиных», а ведь она писалась еще вон когда, в 1969 году, писалась в 1966, напечатана в 1969. А сколько я ходил в ЦК, чтобы уговорить тамошних деятелей, что Булгаков не диссидент, а хороший парень, русский патриот, но только его патриотизм сродни патриотизму Гоголя и Щедрина.
Да все это для мелочи и пустяки, а вот что я угадал твой замысел – вот что для тебя важно. Ну и то хорошо. И то ладно. Господи, написал вот эту чушь (нет у меня под рукой хорошей ручки, приходится вот стучать. Знаешь, ведь трое учеников, у них не пишет, тут же к отцу, хвать, у него хорошая ручка, как раз такая, какая им нужна. «Пап! Тебе она нужна?» Ну, конечно не нужна. «Можно?» ну и т. д.) и самому стало стыдно: что там у тебя со здоровьем-то? Выкарабкивайся, дорогой Толя, ведь никто тебе не поможет в этом случае, только сам борись за свое здоровье. Больше бодрости, а потом, когда ты одолеешь все недуги, я за тебя возьмусь, я ведь теперь зампредседателя правления литфонда по спортивно-оздоровительной работе. Важнющая должность! Кто со мной ладит, сразу здоровенькие становятся.
Обнимаю тебя, Анатолий Николаевич. Желаю тебе здоровья.
20 апреля 1986 г. Твой Виктор Петелин».
«Дорогой Виктор Васильевич!
Обругал ты меня справедливо, правильно. Спасибо за искренность. Вина моя была бы значительней и неискупимей, не осознай я ее сам на другой же день после отсылки письма и не покайся тебе во втором письме. Когда я сейчас каюсь (прости, Виктор Вас), это одно, а когда я поймал себя на неприветливости сам и тут же сообщил тебе – это другое, Виктор Вас. Это – как добровольная явка с повинной, и ты, пожалуйста, учти ее при окончательном приговоре и определении меры наказания.
Второе. Поскольку все же проступок совершен, и проступок для меня не просто предосудительный, но досадный, обидный, я должен выяснить его природу, истоки.
Эгоизм и самовлюбленность? Но для меня, всю жизнь работающего на других (свои книжки приходится писать ночью, в выходные дни, в отпуске, в больнице, в санатории и т. п.), эгоизм и самовлюбленность отвратительны.
