На станции нам сказали, что из Вешенской вечером пришла машина, которая утром возвращается в станицу, указали, где разыскать шофера.
– А вы не мореные с дороги? – спросил шофер, когда мы стали уговаривать его ехать, не дожидаясь утра, и захватить нас. – А то и дорога к утру трошки провянет. Ливень был.
Мы поняли, что нас уже окружают персонажи «Тихого Дона» и «Поднятой целины».
Сумасшедший степной ветер, яркие тяжелые звезды, вспыхивающие то и дело впереди зеленым светом, таинственные глаза лис, большие совы, мягко взлетающие из-под колес машины, бабочки, мгновенно воспламеняющиеся в свете фар и искрами улетающие в тьму, сжимающие сердце запахи незнакомых трав, ожидание близкого рассвета – все это никак не располагало ко сну, хотя дорога была длинная. От Миллерова до Вешек сто шестьдесят километров. Мы стали расспрашивать шофера, читал ли он книги Шолохова, нравится ли ему, был ли на самом деле такой Григорий, не живет ли и сейчас где-нибудь тут Аксинья? Правда ли, что дед Щукарь ездил в Москву с хором казаков, как мы прочли в газете? На все мы получили ответ. Первые два вопроса мы перестали задавать: тут все читали «Тихий Дон» и «Поднятую целину», эти подлинно народные книги; вопрос о том, понравились ли эти книги, всякий раз вызывал у наших собеседников, видимо, ощущение некоторой обиды на нашу бестактность, обиды, которая, впрочем, ради первого знакомства прощалась. Народ гордится своим писателем.
Мы уяснили одну любопытную сторону восприятия литературных образов. Сбивчиво и неохотно отвечали нам на вопросы относительно прототипов тех или иных шолоховских героев. Дело в том, что если и были люди, из черт которых складывались образы Аксиньи, Григория, то сами образы их настолько ярки, настолько жизненны, что живут в народном сознании не менее ощутимой, материальной жизнью, чем их, даже и в родных местах, забывающиеся «прототипы».
Несколько позже нам довелось совершить замечательную прогулку на катере вниз по Дону. Нашим штурманом был местный рыбак Чикиль (один из его предков был хромой). Чикилять – на донском наречии – хромать. Так с тех пор вся семья и называется Чикилями. Хотя у них есть настоящая фамилия и никто из них не хромает. Даже имя и отчество нашего Чикиля меньше знают, чем это его «уличное» имя. Мы плыли мимо широких заливных лугов, пойм, мимо лысеющих меловых гор, мимо ярко-желтых высоких яров. С песчаных гор взлетали цапли, прострочил реку, дергая черной головкой, уж. И на одном из поворотов, против густого кудрявого леса на том берегу, открылся красавец хутор, который в жизни называется Калиновским. Украшенный высокими, стройными деревьями, лежащий у подножия горы, весь в зелени, он долго заставляет вас оглядываться и оглядываться, пока не скроется за поворот. Но не только красота его волнует вас. Это и есть хутор Татарский. Здесь жили Григорий, Аксинья. Где-то на краю хутора стоял мелеховский курень. Чикиль со своим подручным озабоченно отыскивают это место; лицо Чикиля серьезно, ибо, с одной стороны, во всех куренях, которые разбросались по берегу, живут свои же знакомые казаки-колхозники, рыбаки, охотники; с другой стороны, именно где-то здесь жили (просто жили, а не «по тексту романа», как для испорченного читателя) Мелеховы. Где же этот мелеховский курень? И неожиданно для себя вы оказываетесь во власти этих переживаний неискушенного восприятия. Вы видите спуск к реке, где встречались дважды – в такие разные минуты своей жизни – Аксинья с Григорием. Чикиль точно укажет вам место. Вы торопитесь увидеть этот спуск, ищите его по берегу, но Чикиль замечает, что тут везде песок, а не написано, что Григорий ехал по песку… Вон то место – дальше. И вы уже с волнением и тоской узнаете место, которое вы видели когда-то давным-давно, но которое почти не изменилось. Так бывает, когда вы спустя многие годы возвращаетесь на места, где жили раньше очень близкие вам люди или даже где вы сами жили вместе с ними, где проходила ваша юность. Вам делается очень грустно, и вы внимательно всматриваетесь в знакомые очертания домов, улиц, деревьев, стараясь найти перемены и отыскивая то, что так до сих пор и не изменилось, так и стоит, как в те дни.
Узнали мы по дороге в Вешенскую и насчет деда Щукаря. Ни с какого определенного человека этот образ, оказывается, не списан. Наоборот, когда вышел шолоховский роман, в характере и облике одного из местных дедов нашли очень много общего с популярным героем «Поднятой целины». И его стали звать Щукарем. С этим именем он ездил в Москву. Это и сбило с толку репортеров.
Поразительная меткость образа, зоркость писательского глаза сделали героев Шолохова такими живыми. Читатели невольно ищут их вокруг себя.
Михаил Александрович очень молод. Многие эпизоды он писал по рассказам, воспоминаниям участников, восполняя недостающее тем огромным запасом живых наблюдений, который делает таким сочным его творчество. В одном колхозе нам пришлось видеть седого казака, который делился своими впечатлениями от описания походов и боев казачьих полков в «Тихом Доне». «Как, скажи, он… по пятам за нашим полком ходил!» – говорил казак, уснащая свою речь свойственной донцам крепостью выражений.
Уже совсем рассвело, когда мы выехали на базковский бугор. Хутор Базки лежит километрах в трех от переправы. На бригадных станах, которые мы проезжали, давно началась жизнь. Уже ползали тракторы-челябинцы.
С бугра открылся изумительно красивый в этих местах Дон. В утреннем легком тумане лежала на противоположном берегу станица Вешенская. Вскоре шофер показал нам голубой домик, с потешно возвышающейся над первым этажом вышкой. В этой вышке вот уже, должно быть, третий год обдумывалась, кропотливо рукой замечательного мастера, вдумчивого художника отшлифовывалась четвертая книга «Тихого Дона».
Подъехали к переправе. Мы уже были полны впечатлений и поняли, что хорошо сделали, пожертвовав традиционным югом и решив провести отпуск на донском «курорте».
* * *
Вскоре мы собрались с духом и отправились с визитом к писателю. Решиться на этот визит было трудно. Помимо понятной в этих случаях робости, нас останавливало то, что мы узнали уже здесь о Шолохове: товарищ Шолохов – как член бюро местного райкома партии – вел уже тогда огромную общественную работу. Он заслуживает почетное звание «инженера человеческих душ» не только своими произведениями, но и непосредственным, личным, повседневным участием в борьбе за социализм, которую ведут люди, поставляющие бесценный материал для его творчества. Мы думали, что Шолохов живет на Дону, чтобы быть ближе к источнику, который питает его творчество. Это так и не так. Прежде всего – это коммунист, работающий страстно, с высокой партийной принципиальностью, глубоко проникающий в самую гущу жизни, которую он отражает в своем творчестве и в переделке которой принимает участие как не отступающий перед трудностями, мужественный партийный работник.
