Они поженились сразу после освобождения Белоруссии. Он — комиссар, она — единственная женщина из той полусотни бойцов, что пересекли в 1942-м линию фронта. Оба оказались однолюбами.
Рассказы Ивана Прохоровича вызывают доверие, ведь человек он совестливый. Комиссара бригады представляли к высокой награде, а он от нее отказался: в одной из операций потерял много партизан, значит, орден Ленина не заслужил.
В его отряде, перешедшем линию фронта, было, уж если совсем точно, 52 человека, из вооружения — один трофейный немецкий пулемет, десять автоматов и несколько винтовок. С этим и начали воевать в Смолевических лесах. А когда пришли наши, в бригаде было около полутора тысяч бойцов.
— Мы старались по возможности брать бежавших из плена или пробивавшихся из окружения солдат и офицеров. Из местных жителей — тех, чьи родственники уже сражались в отряде или помогали партизанам и так или иначе вызывали подозрение у немцев, — вспоминал Дедюля. — А как люди к нам рвались! Захотели бы, заставила бы нужда — и в леса подались бы около пяти тысяч человек.
Командиры и комиссары вынуждены были частенько отказываться от добровольного пополнения: вы хоть автомат или винтовку какую ни есть раздобудьте, а потом уж — в лес. Катастрофически не хватало оружия, патронов.
И нужда, конечно, страшная. Ни одежды, ни обувки. В отряде в лаптях ходить запрещалось. Это было бы для командира страшнейшим позором, если его боец в лаптях. Покупай, выменивай, добудь трофейное. Мародерства не было. В бою забирали оружие — своего не хватало. Иногда еще шла где-то рядом стрельба, а партизан уже примерял обувку с убитого фрица. Часто ругались: до чего же подъемы у фашистов малые, как на них такие сапоги налезают. Приходилось разнашивать.
В основном в отряде сражались люди, на практике доказавшие: в партизанах они пригодятся, не превратятся в обузу. Стремление бить фашистов в Белоруссии было неистребимо.
— Иногда мне приходилось уговаривать, — рассказывал Иван Прохорович. — Товарищи, пашите, бульбу выращивайте. Детей растите и нам еды подбрасывайте.
Но слушались комиссара не всегда. Иные успокаивались, другие чуть не ультиматум ставили: «Или берете нас, или создадим свой отряд». И иногда создавали. В белорусских лесах действовали даже партизаны-одиночки. Бывший сапер Василий Лаврухин, к примеру, один сжег несколько маленьких мостов и взорвал две машины с немцами. Ночью, выходя на свою рисковую охоту, выслеживал фрицев — уничтожил семь человек. Конечно, в отряд «Смерть фашизму» его взяли.
Сколачивались и боевые группы из окруженцев. А вот силой воевать никого не заставляли. Наоборот, был у руководителей отряда огромный резерв добровольцев. Использовали его процентов на десять.
Немцы забрасывали в отряд и шпионов, и диверсантов. Однажды чуть было не отравили партизан мышьяком. Предателей судили и расстреливали.
— Поверьте, не было у нас мании подозрительности, — продолжал рассказ Иван Прохорович. — А вот без бдительности было никак нельзя. Скажу откровенно: никаких контрразведчиков-профессионалов к нам не присылали. Еще до перехода через линию фронта провели вместе с одним толковым парнем, Чуяновым, несколько бесед с бойцами. Обучили их каким-то азам контрразведки, а потом уж приходилось учиться на ходу. Чуянову передали список подпольщиков из Смолеви-ческого района, нужно было с ними установить связь, что потом наш товарищ и сделал.
А когда из полусотни человек отряд «Смерть фашизму» разросся до 600 партизан — три роты, то в каждой был свой доморощенный уполномоченный особого отдела. Ребят подбирали мы из своих — зорких, наблюдательных.
Абверовцы несколько раз забрасывали к нам агентов с легендой одной и той же, но весьма похожей на правду. Спасаюсь, мол, от преследования, потому и рвусь в партизаны. Но вот что характерно. Жителей из соседних деревень среди агентов не было. Пытались внедрить военнопленных, вроде как сбежавших из лагерей, или кого-то из больших городов, к примеру из Минска.
Но в 1942-м мы установили связь с минским подпольем и людей, приходивших оттуда, вместе с подпольщиками проверяли. Иногда из города подавали нам знак: человек сомнительный. Бывало и подтверждали, что бежал из плена, уничтожив при этом лагерного охранника. Но мы всё равно не упускали такого из виду. Проходило время, доказывал парень, что подозрений не заслуживает, что настоящий боец, и мы относились к нему уже как к своему. Слово «бдительность» коробить не должно. Ведь тогда было как — или-или. Чуть недосмотришь — и большая беда.
И однажды закончилось всё трагически. Пробрался-таки в наш отряд диверсант. Дослужился даже до командира взвода. Сам из военнопленных и, когда бежал, установили мы это точно, убил двух охранников. Так что немцы и своих не жалели. Подонок этот — до сих пор фамилию помню, но не желаю осквернять память белорусских партизан, от его рук павших, — убил одного нашего командира и его адъютанта. Те как раз шли на встречу с минскими подпольщиками. Расстрелял обоих в упор. Отыскали его партизанские уполномоченные-контрразведчики с огромным трудом.
Было еще несколько других случаев. Тут уж иная легенда. Девиц молодых нам подбрасывали с жалобными такими историями. Мужа, отца, жениха убили, хочу мстить, а сами с немцами спелись.
Но в основном вербовали в абвере военнопленных. Прихватывали их на чем-то, и у тех дороги назад не было.
Как-то и я едва на тот свет не отправился. Спасло то, что человек я особо не пьющий. Отмечали день рождения, и кто-то подсыпал в стакан отраву. Я только пригубил и — не понравилось. И всё равно врач еле меня спас. Кто-то хотел убрать комиссара. И кто-то из своих, близких. Сколько лет прошло, а подозрения остались.
Но расскажу вам историю, которая едва не закончилась трагедией. Вдруг получаем мы из соседнего Борисова тревожный сигнал: абверовцы попытаются подбросить в отряд через засланных диверсантов какую-то отраву. У нас с едой было строго. Рядом с колодцем, который сами и вырыли, — всегда часовой. У котла с пищей, рядом с поваром — тоже. И тут из одного нашего отряда срочно докладывают, что в общем котле, за которым наблюдают постоянно, обнаружен мышьяк.
Практика у нас была такая: перед раздачей пищи повар, медсестра, иногда дежурный снимали пробу. А тут показалось, что у варева цвет какой-то странный. Отдает голубизной. Отрядная наша кошка еду лизнула и сразу начала корчиться — точно мышьяк.
Пришлось задержать сразу восьмерых: и повара, и партизан, что рядом с варевом крутились и картошку чистили. Расследование ведем, от одного за другим бойцов подозрения отметаем. И остается один партизан. Сам — из военнопленных, из лагеря бежал… Но идем дальше, расследуем шаг за шагом. Выясняется картина довольно странная. Вроде как вернулся он за пару часов до обеда замерзший, аж жуть. И захотел горячей водичкой из котла чуть отогреться. Зачерпнул своей кружечкой из общего котла. Потом выяснили, что бегал партизан в соседнюю деревню на встречу с женщиной, которая, как сама говорила, удрала от немцев из Минска. Удалось ее нам выманить из деревушки поближе к лесу. Обыскали ее, и партизанский доктор подтвердил: найденное при ней вещество — мышьяк.
