Приятно, отвечаю, слышать, но интересно, где же наши пути пересекались? И вполне респектабельный господин с цветами отвечает, что в 1944-м, а сейчас он точно узнал мой голос, но история эта длинная, сложная, и он бы хотел переговорить со мною один на один. Потому что времени беседа может занять немало, сейчас вокруг люди, однако чем раньше мы встретимся, тем лучше.
— Вас такая решительность не испугала?
— Признаться, меня все это озадачило. Но чувствую: хочет человек что-то рассказать. И предлагаю — давайте встретимся прямо сегодня в восемь вечера тут на площади неподалеку. И встретились. Центр Вены, толпы народа, и мы идем себе, прогуливаемся.
— Вы не боялись — вдруг какой-то шизофреник или еще похуже?
— Я на всякий случай взял контрнаблюдение. Присматривала со стороны пара хлопцев.
А австриец мне сразу: вы в 1944-м спасли мою жизнь, и поэтому я перед вами в долгу. Я служил в вермахте, и после разгрома под Минском наша 100-тысячная армия попала в кольцо. Некоторые прорвались на Запад, а мы — нет, и партизаны юго-восточнее Минска нас вылавливали. Одна из ваших групп нас даже не поймала — а просто нашла в лесу раненых и своими же брошенных. Человек двадцать и еще трое раненых, нами в плен захваченных красноармейцев. И всю эту группу посадили в грузовик и привезли к вам, господин генеральный консул, в партизанский отряд. Вы вышли к машине, и сердце у меня екнуло: кажется, конец. Но вы посмотрели на нас, спросили, как мы себя чувствуем, и я понял: не расстреляют.
— Иван Прохорович, а вы этот эпизод припомнили?
— Конечно, такое не придумаешь. Произошло это между Минском и Борисовом в деревне рядом с торфоразработками, неподалеку от Смолевичей. Я тогда приказал врачу нашей бригады Марии осмотреть немцев, и она кому-то сделала перевязку, кому-то йодом что-то помазала. Помогла, чем могла. Мы же сами беднюще жили, чуть не на подножном корму. Немцы осмелели, и кто-то мне на ломаном русском говорит: умираем, плёхо, очень плёхо, три дня ничего не ели. Пить, пить… Хорошо, объясняю им, напоить-то мы вас напоим, а вот с едой… Дали им по сто грамм…
— Водки?
— Что вы! Хлебушка. На кухне приказал отдельно сварить бурду для больных и измученных. Налили молочного варева, кому в кружку, кому в котелок.
— Иван Прохорович, и такой гуманизм после всего, что немцы в Белоруссии натворили?
— Я им объяснил, что хотя бригада наша и называется «Смерть фашизму», мы бьем только тех, кто с оружием в руках, а вы не вояки, вы — пленные. И страдающие эти люди были готовы меня расцеловать.
Вспоминали мы с австрийцем нашу встречу под Смолеви-чами, и его прошибла слеза. И тут он снова: вы спасли меня, мою страну, и у меня к вам разговор. А сам поглядывает по сторонам. Я его спрашиваю, знает ли он, кто я такой. Он отвечает, что знает, потому и искал встречи, и ему меня Бог послал. Я спрашиваю уже прямо: что же случилось? И тут оказывается, что спасенный в 1944-м австриец живет в Вене и имеет связи со многими бизнесменами. Некоторые торгуют с Советским Союзом. И одна из лондонских фирм «Гревилл Винн ли-митед» имеет свой то ли филиал, то ли офис в Австрии.
— Так Гревилл Винн — тот самый английский коммерсант, который был связным у подлеца Пеньковского. Винна осудили, а потом быстренько обменяли на Бена Лонсдейла — нашего разведчика Конона Молодого, который отсиживал большой срок в английской тюрьме.
— Это теперь все известно и разложено по полочкам. А тогда австриец и сообщил мне, что смущает его лично в бизнесе фирмы «Гревилл Винн лимитед» странная деталь. Фирма собирается сконструировать специальный фургон для демонстрации фильмов и чтения лекций в Советском Союзе. Об этом написали даже английские и венские газеты.
— И что же его насторожило?
— В фургоне должно быть или двойное дно или скрытый тайник между стенами, в котором может поместиться человек. Значит ли это, что кого-то должны тайно вывезти из СССР? Или готовится какое-то преступление? С Гревиллом Винном мой собеседник знаком не был, а вот его доверенных лиц знал хорошо. Было над чем подумать, и мы договорились встретиться, когда австрийский друг узнает подробности. Решили, что он поставит условный сигнал.
— Иван Прохорович, и каким же у вас был с австрийцем этот условный сигнал?
— Перечеркнутый круг. Как только он появляется — это обозначает срочный вызов, и мы встречаемся в тот же день в заранее оговоренном месте и в определенное время. Каждый день на пути в посольство я проезжал мимо, визуально проверял, контролировал. И через три месяца я увидел сигнал.
— И что рассказал при встрече ваш друг-доброволец?
— Узнал он, что хозяин фирмы, заказавший этот самый фургон, не гешефтман (торговец. — Н. Д), а человек, используемый англичанами для поездок в Советский Союз для шпионских целей. Этот Винн встречается там с одним высокопоставленным лицом то ли из Министерства обороны, то ли из Генштаба. Он — полковник или даже, возможно, генерал. Я спрашиваю: а какие еще признаки? Отвечает: фамилия его заканчивается на «ский», то ли Баньковский, то ли Петровский или нечто похожее. А еще этот человек часто выезжает из Москвы в заграничные командировки, и с ним встречается наш гешефтман, получает от него информацию. Если он занимает важный пост, то и информацию для чужих спецслужб дает ценнейшую. Так что, говорит мой австриец, вашу страну я отблагодарил и вас лично тоже. Можете, показывает на лацкан моего пиджака, просверливать дырочку для ордена.
— Иван Прохорович, что-то ваш австрийский друг чересчур уж сообразительный для торговца. И реалии он наши советские знал — «дырочка для ордена», и очень быстро разобрался с постановкой условных знаков.
— Я полагаю, он был не просто торговцем. А трудился в австрийской службе безопасности.
— Вы это потом выяснили?
— Это мое личное мнение. Потому что понимал он меня с полуслова — место встречи, назначенное время, вызов. Знал технику и методику. Поэтому и был осведомлен об этом самом Винне, о местном филиале или мастерской, которая с англичанином сотрудничала. Я даже спросил австрийца, не с американцами ли он работает, и тот ответил, что нет, но знакомые у него есть и в американском консульстве.
— Наверное, ваш коллега.
— Фамилию и имя его я не узнавал. Можно было и спросить, но я не считал, что это так важно, да и насторожить могло. Для меня главное было получить то, что я получил. И расстались мы так: если возникнут у меня вопросы, я поставлю условный знак, будет что-нибудь у вас — жду знака на том же месте.
— И почему-то мне кажется, что вторая встреча была и последней.
— Третьей и последней. Первая, которая все и решила — в Смолевичах, еще в 1944-м. В том-то и дело, что больше я его не видел, и в поле моего зрения он никогда не попадал. Но наверняка, если работал в австрийской спецслужбе, находился где-то рядом. Запроса из Москвы на телеграмму не приходило, и я своего знакомого из 1944-го не разыскивал. Хотя поработать с ним было бы очень интересно.
