— Дышите вы носом, — объясняет Б., — и ваш выдох отгоняет москитов.
Макс ледяным тоном повторяет, что москитов здесь нет.
Б., дает нам понять: когда в один прекрасный день нас начнет трепать малярия, мы тоже захотим соорудить себе такую же пижаму, но будет поздно.
Мак внезапно начинает смеяться. Мы, уставившись на него, ждем объяснений.
— Я просто вспомнил, как ты сел мимо стула, — говорит он и уходит, радостно хохоча.
Ночью, когда мы все уже крепко спим, внезапно раздается дикий вопль. Мы вскакиваем, ничего не понимая…
Видимо, на дом напали грабители. Бежим в столовую.
Странная белая фигура мечется по комнате с дикими прыжками, издавая истошные вопли.
— Боже мой, Б., что случилось?! — кричит Макс.
Видимо, наш Б, сошел с ума!
Но вскоре все выясняется.
В «антимоскитную» пижаму каким-то образом проникла мышь. А «молнию» заело! Хохочем мы до рассвета. Не смешно одному только Б.
С каждым днем становится все жарче, и распускаются все новые цветы. Я не ботаник, и названия их мне неизвестны и, честно говоря, не очень интересны. (К чему знать названия, какая от этого радость?) Среди них есть голубые и розовато-лиловые, вроде маленьких люпинов, и еще похожие на дикие тюльпаны; здесь и золотистые, вроде ноготков, и красновато-коричневые стрелки еще каких-то растений. На всех склонах — настоящее буйство красок. Вот она, знаменитая «плодороднейшая степь». Я иду в комнату, где хранятся наши находки, и выбираю несколько керамических посудин подходящей формы. И тщетно их будет искать Мак, собравшийся их зарисовать. Они полны цветов.
Наш дом растет прямо на глазах. В середине поднимается деревянный остов, его обкладывают саманным кирпичом. Выглядит это очень неплохо. Я поздравляю Мака и добавляю:
— Это намного лучше, чем мой туалет.
Состоявшийся наконец архитектор не спорит, лишь с горечью смотрит на рабочих… У них нет ни малейшего понятия о точности. Чего нет, того нет, соглашаюсь я. Мак с обидой говорит, что они только смеются, думают, будто это не важно. Тогда я перевожу разговор на лошадей, и Мак сразу перестает хмуриться.
С наступлением жары темперамент наших рабочих тоже становится жарче Макс увеличивает штрафы за разбитые головы и вынужден решиться на отчаянный шаг Каждое утро перед началом работы все сдают свое оружие. Вид у всех обиженный, но приходится подчиняться. Под наблюдением Макса разнокалиберные дубинки и устрашающего вида ножи передают Мишелю, и тот прячет их в нашей «Мэри»; на закате весь арсенал возвращается владельцам.
Процедура занимает уйму времени, но зато все головы и зубы теперь целы.
Рабочий-езид жалуется, что скоро потеряет сознание от жажды. Он не сможет трудиться, пока не напьется воды.
Мы ничего не понимаем.
— Но тут ведь есть вода. Почему ты не пьешь?
— Я не могу пить эту воду. Она из колодца, а сегодня утром сын шейха бросил в колодец салат-латук.
Езидам их религия запрещает касаться латука и всего, что им осквернено. Они верят, что в этом растении живет Шайтан.
— Я думаю, тебя обманули, — говорит Макс. — Сегодня утром я видел сына шейха в Камышлы, и он сказал, что находится там уже два дня. Тебя нарочно обманули.
На общем сборе рабочим зачитывается очередное постановление: никаких насмешек над езидами, никаких обманов, никаких преследований.
— На наших раскопках вы все — братья, — внушает им Макс.
Мусульманин с лукавым огоньком в глазах выступает вперед.
— Ты, хваджа, следуешь Христу, мы — пророку Мухаммеду, но и ты, и мы — враги Шайтана. Поэтому наш долг — наказывать тех, кто ему поклоняется.
— Ну что ж, отныне твоя верность долгу будет стоит тебе пяти франков штрафа, — невозмутимо говорит Макс В течение нескольких последующих дней никто из езидов нам больше не жалуется. Это удивительный, очень тихий и спокойный народ. В их приверженности Шайтану (то есть Сатане) есть нечто от искупительной жертвы. Более того, они верят, что этот мир вверен Шайтану самим Всевышним и что за веком Шайтана последует век Иисуса, почитаемого ими как грядущий пророк. Имя Шайтана никогда не должно упоминаться и даже другие слова, напоминающие его по звучанию.
Их святыня — могила Шейха Ази[49], расположенная в Курдских горах возле Мосула, мы посетили ее, когда работали в тех краях. Нет на земле другого места, где было бы так красиво и так спокойно. Дорога вьется среди холмов, поросших дубами и гранатовыми деревьями, вдоль берега горного ручья. Воздух такой, что им невозможно надышаться: сама свежесть и чистота. Несколько последних миль пути приходится преодолевать пешком или верхом на лошадях.
«Говорят, в тех местах люди настолько неиспорченны, что христианка может купаться нагишом в ручье, ничего не опасаясь и не стыдясь.
Внезапно взору открываются белые остроконечные купола храма. Все вокруг дышит тишиной. Много деревьев.
Хранители святыни радушно потчуют нас с дороги, мы, предавшись блаженной истоме, попиваем чай. Из внутреннего дворика можно попасть в храм. Справа от ворот на стене высечен большой черный змей. Змей этот — священный, потому что езиды верят: Ноев ковчег сел на мель в горах Джебель-Синджар[50], отчего его днище получило пробоину. Тогда змей свился кольцами и заткнул собою течь.
Ковчег смог продолжать плавание.
У входа полагается снимать обувь, после этого нас проводят в храм, причем следят, чтобы мы не наступили на порог, а переступили через него — это запрещено. Нельзя также показывать подошвы собственных ног, соблюсти этот запрет довольно трудно, когда сидишь скрестив ноги прямо на полу. Внутри храма темно, прохладно, слышно журчанье воды — это священный родник, текущий прямо в Мекку. Во время религиозных празднеств в храм приносят изображение павлина, представляющего Шайтана — как некоторые считают, потому что название этой птицы менее всего похоже на Запретное Имя[51]. Так или иначе, Люцифер. Сын Зари, — это и есть Ангел-Павлин[52] в религии езидов.
Мы выходим и снова усаживаемся в прохладном дворе.
Очень не хочется возвращаться из этого горного святилища в наш сумасшедший мир…
Мне никогда не забыть этот храм — как не забыть глубокого умиротворения, осенившего там мой дух…
Глава всех езидов, эмир, приходил однажды к нам на раскопки в Ираке, высокий человек с печальным лицом, облаченный в черное. Он первосвященник и вождь. Однако, если верить молве, этот эмир всецело подчиняется своей тетке и своей матери — красивой и властной женщине, которая якобы с помощью каких-то снадобий держит своего сына в узде.
