– Русский? – спрашивает он меня, но я качаю головой и отвечаю по-китайски:
– Из Германии.
– О! – В его голосе звучит разочарование. – А вы там не говорите по-русски?
– Как правило, нет.
Двумя пальцами он достает сигарету из уголка рта и показывает ею на стену:
– Эта старинная городская стена – единственное, что осталось от Старого города.
– А как же… – Я растерянно озираюсь. Улица, мощенная широкими плитами, с обоих сторон зажата многочисленными каменными строениями, выглядящими весьма исторически. Над изогнутыми крышами возвышается вдали колокольня, ее цветные украшения достигают небес.
– Все новое! – говорит китайский Герман Гессе и снова издает свой блеющий смех.
Я снова иду по дороге в западном направлении, я злюсь сам на себя. Почему я не спросил у него, как получилось так, что в городе Юйцы все построено заново?! Он наверняка рассказал бы мне что-нибудь о войне или о Культурной революции, или, может быть, выяснилось, что за все в ответе городские власти. Я бы не удивился. Современные китайские политики знамениты отрицанием всего старого и несовершенного – в том числе и в архитектуре.
Вечером я ищу комнату в гостинице, покупаю порцию жареных ростков рапса и звоню Джули.
– Юйцы – это китайский вариант Мюнстера! – заявляю я, поедая рапс.
Она смеется:
– Мюнстер? Понятия не имею. Это в Северной Германии, да?
– Ладно, ладно. Тогда пусть будет Нюрнберг. Юйцы – это китайский Нюрнберг!
– Почему же? Разве ты не сказал, что там все новое?
– Так же, как и в Нюрнберге! Все заново построенное!
– Но в Германии все это произошло во время войны! – В голосе Джули слышатся нетерпеливые нотки. – А у нас люди разрушают старинные постройки и в мирное время.
– Это связано со сменой взгляда на историю. – Мне нужно время, чтобы разобраться в воспоминаниях из курса истории. – На Западе история похожа на прямую линию, а на Востоке она представляется людям как круг. Одна династия сменяет другую, и все снова и снова повторяется…
– И поэтому китайские политики сносят старинные здания?
– В общем-то, если представить историю как круг, то становится не важно, древние ли это камни или нет.
Джули ехидно смеется:
– Ну, я не думаю, что люди предаются таким философским рассуждениям, прежде чем сносить старинные постройки. Проблема скорее в том, что в Китае все строится для того, чтобы побыстрее заработать на этом деньги.
В одном она абсолютно права: большую часть разрушений Китай устраивает себе руками своих же граждан. Когда на следующий день я подхожу к элегантно изогнутому мосту в родовом имении Чанг и останавливаюсь, чтобы полюбоваться им, я еще не знаю, что и это лишь жалкие остатки, сохранившиеся от былого великолепия. Только они и уцелели после разрушительного цунами двадцатого века.
Впрочем, и жалкие остатки выглядят все еще впечатляюще. Массивные зубчатые стены тянутся на сотни и сотни метров, а посередине – колокольня, в которой расположены входные ворота.
Все это напоминает мне Запретный город в Пекине.
– И это все принадлежало ОДНОЙ семье?! – спрашиваю я экскурсовода, когда мы проходим через ворота.
– Конечно, – гордо отвечает она, – раньше среди нас было очень много состоятельных людей. Торговая провинция Шаньси долгое время была самой богатой частью Китая!
– И колыбелью китайской цивилизации! – повторяю я слова уплетавшего равиоли человека в Шицзячжуане. Заметив, что ей очень приятно это слышать, я пытаюсь повторить относящуюся к этому поговорку, но сразу беспомощно путаюсь в словах:
– Китай последних тридцати лет вы найдете в… э-э-э-э… Шанхае? Последних ста… нет, пятисот… или даже тысячи… найдете в… Пекине?
Дружески болтая, мы прогуливаемся по родовому имению семьи Чанг, которое своей сетью улиц и домов, парками, холмами и озерами похоже более на город, чем на семейную резиденцию. Эти люди, очевидно, были сказочно богаты. Здесь имеется даже конфуцианский зал предков, где основателю семьи возведен ковчег для хранения мощей, на котором стоит бронзовый памятник. Мы стоим в полумраке перед статуей.
– Удивительно, что во времена Культурной революции это все не было уничтожено, – говорю я почтительным шепотом.
– О, да ты хорошо разбираешься! – хвалит экскурсовод. – Это, конечно, всего лишь копия статуи.
– А оригинал стоит в музее?
– А оригинал, увы, разрушен. Здесь было разрушено почти все, что было раньше. То, что мы видим сегодня, всего лишь жалкая четверть.
«Это – четверть?!»
– Верится с трудом, не так ли? – В ее голосе звучит гордость. – Сначала противостояние японцам, потом Культурная революция, и, наконец, архитектурная политика восьмидесятых…
Она вздыхает и замолкает, и некоторое время мы идем рядом молча. Потом мне в голову приходит мысль:
– А члены семьи Чанг? Где они теперь?
Ее ответ звучит неуверенно. Скорее всего она впервые задумывается над этим вопросом:
– Большинство из них живет за границей.
Я покидаю имение через запасный выход, проталкиваюсь среди стада овец и скоро оказываюсь на грязной дороге, ведущей на юг. Проходя мимо небольшой деревни, я краем глаза замечаю темно-красный отблеск. В восхищении я достаю свою камеру и подхожу ближе: огромная гора перца чили!
Я вспоминаю Джули. Как и все жители провинции Сычуань, она неравнодушна к острой еде и всегда смеется над слабаками вроде меня, которые судорожно глотают воздух, в то время как она наконец-то начинает получать удовольствие от вкуса.
Двое мужчин сгребают чили в кучу и упаковывают их в мешки. На мой вопрос, могу ли я их сфотографировать, они смеются. Старший сразу бросает свою лопату на кучу и позирует мне со стручком в руке. Стручок толстый, сочный и агрессивно светится. «Джули бы это понравилось!» – думаю я.
– Хочешь взять себе парочку? – спрашивает он, указывая на кучу.
– Нет, спасибо. Я путешествую пешком, мне тяжело нести много на себе.
– Но они почти ничего не весят!
– Он прав, возьми себе парочку! – добавляет его товарищ.
– Но что я буду с ними делать? У меня в дороге нет возможности готовить еду.
– Ты можешь просто съесть их, если тебе станет скучно.
Они не отстают от меня, и мне приходиться собрать волю к кулак и открыть им постыдную правду:
– Они для меня слишком остры.
– Слишком остры? – повторяет он и весело-недоуменно смотрит на перец в своей руке. – Да они не такие уж острые.
– Подожди-ка, он правду говорит, – замечает его товарищ, – иностранцы не выносят наших специй. Я видел по телевизору.
Получается веселая беседа. Когда я рассказываю обоим, откуда родом Джули, они умирают от смеха: из Сычуани – о да, я выбрал то, что надо! Она уже познакомила меня с родителями?
