И вот финал первого действия.
— Мне страшно, — говорит Лефевр. — Я боюсь за тебя, Катрин!
— Побеспокойся лучше об императоре!
Развернувшись, она тихо произнесла: «Господи, пронеси!» — и походкой вразвалочку — прачка же! — пошла к лестнице. «Господи! Только бы подняться!»
А за кулисами едва сознание не потеряла от боли. Антракт задержали, дали ей возможность чуть дольше отлежаться в гримерной.
Как она доиграла спектакль — помнит с трудом. Единственное, что осталось в памяти: как только выходила со сцены за кулисы, врач тут же начинал колдовать над ногой. И конечно же партнеры — ее замечательные партнеры — поддерживали как могли. Иногда в прямом смысле слова.
А Слава Богачев — он играл Наполеона — в одной из общих сцен, почувствовав, что она упала духом, шепнул ей: «Таня-Ваня! Ну ты даешь! Это ж надо, тринадцать лет играть спектакль и не запомнить, что ступенек двенадцать!» И увидел улыбку на ее лице. Сцена продолжалась:
— Что, я должна спокойно слушать, как сестры вашего величества оскорбляют армию? — возмущалась Шмыга— Катрин.
— Армию?
— Да-а! В моем лице!
Как-то в антракте побежала встречать своих друзей, которые должны были зайти к ней, и не заметила помост, который рабочие сцены еще не успели убрать. Ударилась она тогда очень сильно. Хорошо, что не разбилась, а ведь могло быть и такое. В тот момент она тоже в первую очередь подумала о том, что антракт скоро закончится и как же она будет играть второй акт. А вот о том, что у нее может быть повреждено лицо, сломана нога или рука, выбит зуб, — она подумала уже потом…
И еще одна мысль промелькнула в ее голове: «Пора бы тебе, Татьяна Ивановна, уже остепениться и перестать носиться как угорелая. Не девочка уже, а народная артистка СССР». А через секунду она уже и забыла об этом. Ну не может она иначе. После спектакля не входит, а буквально влетает в квартиру. Сумка летит в одну сторону, туфли — в другую, цветы — в третью. Кремер только успевает дойти по коридору до своего кабинета, а у нее уже стол накрыт к ужину, цветы расставлены по вазам. Привыкла все делать быстро. Ходить, готовить, убирать квартиру. «Опять на свое помело уселась!» — подшучивал над ней муж. И еще была у нее одна особенность: каждые два часа она наносила на ногти свежий лак — это дома, а в театре — перед началом спектакля и в каждом антракте. Все быстро и четко. Однажды молодая актриса увидела, как она в антракте, стоя возле гримерной и разговаривая с кем-то, наносит лак: в левой руке флакончик, в правой — кисточка.
— Татьяна Ивановна! — ахнула она. — Как вы так, «на весу», можете ногти красить?
В ответ лишь плечами пожала — привычка.
Она частенько удивляла молодежь. Почему-то вспомнилось, как однажды пришла в театр в короткой юбке. Мода переменчива. Было модно носить мини — с удовольствием носила, мода прошла — перестала. А когда вновь вернулась мода на короткое, почему-то решила, что уже не по возрасту. Одно дело на сцене — оперетта такой жанр, и совсем другое — в повседневной жизни.
И вдруг подруга как-то передала ей свой разговор с мужем. Тот спросил: «А почему Таня все время ноги закрывает? Они у нее некрасивые?»
Тогда, пригласив их в гости, она надела короткую юбку. Восторгу гостей не было предела.
А на следующий день пришла в театр.
— Татьяна Ивановна! — увидев ее, теперь уже ахнули молодые актеры и актрисы. — Почему вы так никогда не ходите? У вас такие красивые ноги!
Она лишь плечами пожала:
— Ну, ребята, мне как-то это в голову не приходило.
Ей повезло. Долгие годы с ней была Риза Осиповна Вейсенберг — потрясающий художник по костюмам. Каждый раз удивлялась, как малыми средствами ей удавалось достигнуть необходимого эффекта. Это сейчас богатый выбор всевозможных тканей: покупают и по три, и по четыре тысячи долларов. А раньше? Простая марля, дешевый шелк, который непременно мялся, иногда крепдешин. Недорогой материал так крахмалили, что казалось — платье сшито из органди. Из мехов был только кролик. Но этот самый обычный кролик в руках художника превращался в шикарный мех.
Женщины восторгались ее нарядами, копировали. И все без исключения были уверены в том, что она и в жизни ходит точно в таких же нарядах. И ошибались. Потому что…
Один из постулатов ее жизни: не моде надо подчиняться, а подчинить ее себе. И никогда не надевать то, в чем ей неудобно, даже если это модно. Как истинная женщина, она любит красиво одеваться, но никогда не наденет броскую вещь, которую так любят супермодницы, — стесняется. И почему-то считает, что не умеет это носить.
— Господи! — воскликнул однажды тогда еще начинающий модельер Вячеслав Зайцев. — Кому же, как не вам, все это носить?
— Славочка! — застенчиво улыбнулась она. — Я с удовольствием буду покупать у тебя концертные платья.
Но если от предложения модельера она могла отказаться, то спорить с художником по костюмам было весьма проблематично.
Риза Осиповна — женщина строгая и властная. Но с каким терпением она втолковывала начинающей актрисе, что в театре есть свои законы. А уж в оперетте тем более. Что нельзя выходить на сцену в парандже. Актриса должна уметь носить костюм, а она именно умеет. Поэтому стесняться нечего. Если есть вкус и чувство меры, значит, не страшен даже самый глубокий вырез.
Она всегда была придирчива к своим сценическим костюмам. Все правильно, ведь костюм — это неотъемлемая часть создания образа. Все играет огромную роль — как он на тебе сидит, как ты в нем себя чувствуешь, как выглядишь.
Но на примерках приходилось трудно. Выстаивала по пять-шесть часов. Все просчитывала до мелочей. Крутилась перед зеркалом, поворачиваясь в разные стороны, и смотрела, как спадает материал, не сборит ли где при том или ином движении.
Иногда молоденькие актрисы ее спрашивали: «Татьяна Ивановна, почему у вас такие красивые платья?!» Они, видимо, думали, что ей костюмы шьют не в театральной мастерской, а вне ее.
Приходилось давать «мастер-класс Татьяны Шмыги». Он очень прост.
— Деточка моя, — смеясь, отвечала она. — Стоять надо. Не можешь?! Терпи. Выдерживай!
…Это произошло в Будапеште на гастролях. До спектакля оставалось ровно два дня. И за это время нужно было успеть сшить бархатное платье. Бархат был синтетическим. Она мужественно стояла по шесть — восемь часов на примерках, дышала той пылью, которая непременно бывает, когда кроишь синтетику, несмотря на аллергию, преследовавшую ее с двенадцати лет. Перед самым началом войны ее отца отправили в командировку в деревню Запутная Егорьевского района. В первые военные месяцы она наравне со взрослыми работала в местном колхозе. И вот там на молотилке от летящей от колосьев, соломы и зерен пыли она и «заработала» аллергию.
