О Хоффмане никто не слышал. Кстати, симптомы отравления мескалином похожи на приступ полиомиелита.
«Джанк», если его когда-то опубликуют, посвящаю Филу Уайту (под его настоящим именем). Следующий роман, наверное, — А.Л.М. (Альберту Льюису Маркеру) [152]. Привет Лю.
Гарвер так и не объявился. Пусть уж не избегает меня, и покажется, хоть как. Поскорей напиши мне.
Я, кстати, пролистал книжку «Гомосексуализм в Америке» [153]. Меня чуть не вырвало; автор пишет, якобы гомосеки сносят унижение — получив удар по одной щеке, подставляют другую и на ненависть отвечают любовью. Он сам-то себе верит? Умник нашелся. Я никогда в ответ на удар не подставляю другой щеки и ненавижу козлов, которые лезут в мою личную жизнь. Сдохните, падлы, я и глазом не моргну. Мне есть дело лишь до немногих, остальные пусть катятся к черту. Умрут и ладно, как там в песне поется: «Со своею бедою справляйтесь-ка сами» [154]. Поэтому либералом я и не стану, разве что в обществе, практически целиком состоящем из милых моему сердцу людей. Но тогда не будет и проблем, возникающих по причине человеческой глупости и безвольности. (Мои аргументы не без изъяна, если вы не заметили, юноша.)
С любовью, Билл
ДЖЕКУ КЕРУАКУ
Мехико,
ОРИСАБА, 210 — квартира 5 26 марта 1952 г.
Дорогой Джек!
Не знаю, сколько еще здесь пробуду. Иммиграционная служба сочла меня «опасным» и готовится депортировать, однако формальности уладят не раньше, чем через три недели. Когда точно буду готов, то отправлюсь на юг — в Эквадор; может быть, мы с Маркером даже поплывем туда на его двадцатитрехфутовом шлюне [155] (что за хрень такая — шлюн?..) […]
Говоришь, твой роман прогрессирует? Отрадно, отрадно. Аллен пытается издать мою книженцию в карманном формате [156], а я, пока делать не хрена, строчу вторую — линейный сюжет, тот же главный герой, Деннисон, только на этот раз повествование ведется от третьего лица, и замут истории чисто о геях. Сомневаюсь, что твой издатель ей заинтересуется, однако, чую, эту книгу толкать выгодней, и читателю она будет интереснее. В ней больше чувств, хотя вторую без первой читать не стоит, ведь они связаны. Первая часть — о наркотиках, вторая — о жизни после соскока.
Позвольте попенять вам, юноша, я вовсе не «оставил своей сексуальности где-то на опиумной тропе». Ох, и задела меня эта фраза. Посему не могу не спросить заранее, введете ли вы меня в свой новый опус? И если да, то, смею надеяться, что введете должным образом экипированным? В смысле мужского достоинства.
Чувак, ну господи ты боже мой, везет же тебе на стервоз! Разумеется, я не солью твой адрес жене Келлса [157]. Мы с ней не разговариваем. Она вообще невзлюбила меня. Как и все замужние дамы. Ладно, пиши, не забывай. Определишься с планами — дай знать.
Привет Нилу.
Всегда твой, Билл
P.S. Что за имя ты дал мне в романе? Старик Бухало-Билл! Ты соображаешь, какие ассоциации возникнут в мозгу у читателя?! И вообще, какой я тебе старик? Билл Берроуз ни разу не старый! Давай, еще седым меня сделай.
В новой работе заменю имя Деннисон на другое. Видишь ли, моя мамуля прочла твою книгу и узнала сыночку. Так что Деннисон примелькался. Трудновато придется, от имени просто так не избавишься: хотел назвать героя Себертом Ли, но Себерт звучит как Сьюард, а Л и — девичья фамилия моей матери. Хотя сойдет, наверное.
ДЖЕКУ КЕРУАКУ
Мехико,
Орисаба, 210 — квартира 5 3 апреля 1952 г.
Дорогой Джек!
Даже не знаю, что с тобой делать. Ну не знаю я, когда и как уеду из Мексики. Определюсь — сразу напишу [158]. Сколько я еще пробуду в Мексике, тоже не мне решать. Как только иммиграционная служба уладит формальности, мне дадут пять дней собрать манатки и свалить из страны. Если задержусь, меня насильно вытурят в США. […]
Спасибо, что убил Старика Бухало-Билла и ввел вместо него Билла Хаббарда. Свой роман я почти завершил, осталось месяца два или три, потому как не получается высасывать сюжет из пальца. Коли уж писать — так просто записывать настоящие события. Отрывки из твоей книги обалденные [159]. Разумеется, стиль а-ля «Поминки по Финнегану» полностью оценить можно будет только в контексте целой работы, которая, в силу особенностей написания, будет выглядеть этаким амебообразным созданием.
Маркера нет, и вот я снова пристрастился к наркотикам. Ведь честно хотел подлечиться после желтухи, завязав на месяц с бухлом… Завтра же начну отвыкать по методу снижения дозы. Коды у меня хоть обколись, соскочу как не фиг делать. А что, за последние два года пять раз так соскакивал.
Насмотрелся на корриду. Офигенное зрелище. Сегодня вечером пойду на петушиные бои. Жестоко, кроваво, бесчеловечно… В общем, пальчики оближешь.
Тебе обязательно приезжать сюда восемнадцатого числа? Дурацкая дата. Айда прямо сейчас, не тяни. Пока Страстная неделя, как нарочно, суд не работает. Я еще спросил у секретаря, отчего так, и она мне запросто выдала: «Мы же христиане». (Не то что некоторые безымянные сволочи.)
В суд мне только в понедельник. Если эксперты-баллистики явятся, если судья не свалит в Акапулько и если Хурадо покажется, то примут наконец хоть какое-то решение: оправдают, посадят или еще что…
От Аллена ни слова. Нилу привет.
Всегда твой, Билл
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Мехико,
Орисаба, 210 — квартира 5
5 апреля 1952 г.
Дорогой Аллен!
Ты прелесть, мой сладкий! Расцеловал бы! Нам с тобой надо за правило взять обращаться друг к другу «мой сладкий». Да, писатель с литагентом так и общаются, однако я говорю искренне и от всего сердца. Непременно оставь себе десять процентов от выручки, не то обижусь. Финансы полностью доверяю тебе. Хочу направить письмо Уину [160], только не знаю, как точно адресовать. А тебе вышлю доверенность — на всякий пожарный; знать бы еще, как ее составить. Ну ничего, в посольстве подскажут.
Касательно второго романа — он сложнее «Джанка», и мне трудно оценить его самому. Перед тем, как показывать рукопись издателю, прошу, глянь на нее сам. Повествование от третьего лица — на самом деле повествование от лица первого, то есть рассказ от имени Ли. (Деннисона больше нет, потому что матушка прочла книгу Керуака. Теперь фамилия главгера Ли, а имя — Уильям, хотя оно тоже узнаваемо.) Если кто-то выходит из помещения, в котором находится Ли, об этом персонаже речи больше не идет. Речи не идет ни о чем, чего Ли не видит, как при рассказе от первого лица. Временами так писать очень удобно, временами — просто необходимо. Например, в отрывке, когда Ли раздевается, готовясь переспать с индейцем: «И хотя лет ему было под сорок, фигуру Ли сохранил почти что мальчишескую».
