Наверное, у Анны Андреевны имелись причины так себя вести. Как раз тогда у нее начались серьезные неприятности. Партийная пресса опубликовала постановление, в котором пожилую поэтессу обвиняли во всех смертных грехах. Дела обстояли так, что любое ее слово в защиту Льва могло привести лишь к новым осложнениям. Чем дальше она отстранится от сына (наверное, считала она), тем лучше это будет для него. Но Лев считал иначе. Он был уверен, что это было лишь оправдание. Жизнь пошла такая нелегкая, что заниматься еще и сыном у Ахматовой просто не хватало сил.
Впрочем, к равнодушию матери он худо-бедно привык. А вот почему так повела себя Птица, понять не мог. Хотя чего уж тут гадать долго? Могла она элементарно испугаться? В конце концов, она была просто библиотекарем. Милой девушкой с устоявшимся бытом. Зачем ей вся эта уголовная история? Ей хотелось не мыкаться по тюремным приемным с передачками для нелепого картавого жениха, а простого женского покоя.
Лев слал ей десятки писем, на которые она не отвечала. Он писал ей пять лет подряд, а она сжигала письма, не читая. Он продолжал писать, хотя вести, которые доходили до него с воли, заставили бы бросить это дело кого угодно. Сразу после его ареста Птица вернулась к своему «Птибурдюкову». Запах гумилевских папирос еще не успел выветриться из комнаты на Соляном, а она уже привела туда своего прежнего любовника. Лев метался между каменных стен следственного изолятора и сходил с ума от боли и ревности. Хотя бы для приличия могла она подождать до оглашения приговора? Так нет же! Прыгнула в постель к старику, едва за Львом захлопнулись двери автозака!
В полном отчаянии он пишет ей:
К лучшему было, что не вышло у нас семейной жизни. В этом ты была полностью права. Не знаю, что ты думаешь сейчас о наших отношениях, но хочу сказать, что из всех женщин, которые у меня были, ты была всех лучше, всех милей и прелестней. Я воздерживался от того, чтобы говорить тебе это последнее время, но теперь вот скажу. В тюрьме я отчетливо прочувствовал, что очень сильно люблю тебя, и что все твои недостатки для меня ничего не значат. Тебе же я желаю жизни. Будь счастлива с кем хочешь, хоть с ним. Я не буду печальным и злым. Мне было бы отрадно получить от тебя весточку, но, если не хочешь, не заставляй себя. Сейчас я припухаю на пересылке, из лагеря напишу еще. Если не получу ответа, больше тебя не потревожу. Целую тебя, и знай, что я любил тебя сильно, по-настоящему.
Она не ответила, но он, конечно же, написал не одно письмо, а множество писем, ни на одно из которых ответа так и не получил. Некоторое время спустя Птица вышла замуж за коллегу по работе. Прожила с ним несколько лет, но, поскольку парень оказался сильно пьющим, развелась и стала снова встречаться со своим пожилым шефом. Они будут вместе до тех пор, пока шеф не умрет от инсульта. Птице к тому времени будет уже под пятьдесят. Дальше она станет жить одна, но такая жизнь тоже полностью ее устраивала. Менять хоть что-то ей не хотелось, да и поздно было хоть что-то менять. Потом Наталья Варванец умерла. Старой и никому на свете не интересной.
Впрочем, до этого было еще далеко. Пока же она получала письма от Гумилева, а тот сидел в тюрьме. Сидеть в 1950-х при Берии было куда легче, чем в 1930-х при Ежове. Кормежка посытнее, работы полегче. Иногда зэкам показывали фильмы с французским комиком Луи де Фюнесом. А до смерти забивать подследственных ногами следователям больше не разрешали.
Именно во время того заключения Гумилев в деталях продумал свою докторскую диссертацию. Времени было навалом. Сперва диссертация сложилась у него в голове, а потом он аккуратно переписал ее в тридцать школьных тетрадей. Под названием «Хунну» эта книга до сих пор переиздается и имеет неплохие результаты продаж.
В письмах на волю он постоянно пишет про ухудшающееся здоровье: выявили сердечную недостаточность, обострилась язва, атрофировались ткани желудка, стал без причины терять сознание, вырезали аппендицит, а рана на животе без конца гноится. Он всерьез считал, что тут в лагере и умрет. Как-то даже составил завещание, в котором была единственная просьба: не уничтожать написанную им книгу. «Это лучшая часть меня, будто мой ребенок… Я уверен, что эта книга создаст Родине мировую славу…» Пусть без указания его имени, пусть не очень большим тиражом, но напечатайте ее… пожалуйста.
Люди оказались мелкими, подлыми, слабыми. Семья, друзья, родители, женщины, сослуживцы – теперь Гумилев знал им подлинную цену, и эта цена равнялась нулю. Он с головой уходит в работу. Отныне его единственными друзьями будут книги. Уж они-то не предадут.
После того как Сталин, наконец, умер, политических заключенных стали понемногу освобождать. Но не Гумилева. Потом прошло сообщение об аресте Берии, и очередная партия зэков снова отправилась на волю. Но он продолжал сидеть. Месяцы складывались в годы, он ждал, что вот сейчас откроются тюремные ворота и громко объявят его фамилию, а ничего не происходило.
На свободу Лев вышел только в 1956-м. Отсидев семь лет из присужденных ему десяти. После этого он почти месяц добирался до Ленинграда. В этом городе его больше никто не ждал. Да и сам город показался ему совсем чужим.
Глава седьмая
Дом Мурузи и Технологический институт
В самом начале ХХ века в блестящем имперском Петербурге было два главных литературных адреса. На Литейном стоял «Дом Мурузи», а за Таврическим садом – «Дом с башней». Именно по этим двум адресам и происходило все то, что сегодняшние студенты изучают в рамках курса «Серебряный век русской поэзии».
Громадный, выстроенный в мавританском стиле, «Дом Мурузи» занимает почти целый квартал у Преображенского собора. Когда-то этот участок принадлежал путешественнику Николаю Резанову, известному в основном как герой рок-оперы «Юнона и Авось». А в середине XIX века перешел к семье Мурузи, ведущей род от стамбульских вельмож еще византийской эпохи. Все сбережения древней фамилии были вбуханы в строительство громадного доходного дома. И в результате Мурузи просто разорились.
Даже лестницы и подсобные помещения тут отличались редкой роскошью. Сами Мурузи сперва занимали квартиру в двадцать шесть комнат, причем в двух из них били фонтаны, а колонны перед входом были изготовлены из привозного мрамора редкого оттенка. Но после того, как дом пошел с молотка, апартаменты были разделены на более мелкие и сдаваться стали по приемлемой цене. Квартиру на втором этаже занял поэт Мережковский с супругой Зинаидой Гиппиус.
Их дом стал штаб-квартирой всей новой русской поэзии. Хотя прессу больше интересовало не это, а странный состав жильцов: в новые апартаменты супруги переехали не парой, а втроем. Странный задохлик-муж, вечно заводящий разговоры о «религии третьего завета», ослепительно-красивая жена, золотоволосая «декадентская мадонна», и с ними – красавец Дмитрий Философов, насчет которого долгое время так и не было ясно, чей же он любовник, мужа или жены?
