наш упряжной мерин темно-гнедой масти. Стоит спокойно, понуро опустив голову и подрагивая изредка кожей. Рядом с мерином стоит Парамонов, переминаясь с ноги на ногу, глупо улыбаясь.
– Возраст лошади определяется так, – Парамонов набирает в легкие воздух и разом его выдыхает, – первый год жизни считается со дня рождения до 31 декабря следующего года.
– Правильно, – соглашается ветеринарный фельдшер, – только так определяется возраст жеребенка-стригунка. А вот этому мерину, конкретно, сколько лет?
– Этому, – Парамонов жуликовато оглядывается на мерина, – по зубам посмотреть надо.
– Интересно, – слышу я сзади шепот Кости Бочарова, – что могут думать о нас лошади? Чтобы они выставили нам?
– Лошадь, как известно, животное бессловесное, – хмыкнув, резюмирует Мкартанянц, – а отметки нам будут выставлять военфельдшер и наш взводный.
Ветеринарный фельдшер оказался человеком покладистым, и в экзаменационной ведомости всем без исключения был выставлен «зачет».
Вечером, после ужина, нас облетела весть: в одной из соседних рот на экзаменах по политической подготовке один недоумок схлопотал «кол».
– Странно, – говорит Олег Радченко, – нужно либо совсем ничего не знать, что само по себе уже невозможно. Либо нужно было так вывести нашего латыша из равновесия. Что тоже, в принципе, невозможно.
– Пулкас – тип, безусловно, нудный, – раздается с нар голос Кости Бочарова, – только он мужик не вредный, не из злобствующих. Никогда и никого он у нас на зачетах не резал.
– Теперь этому дураку лейтенантских кубарей не видать, – с каким-то даже сочувствием говорит Курочкин, – хорошо, если сержантские углы повесят.
– Он что – с приветом, что ли? – удивляется Парамонов.
– Все, ребята, гораздо проще, – заключает Спирин, – парень этот решил свою программу, по-своему, просто: про-кантоваться здесь четыре месяца – это значит столько же времени не быть на фронте. С другой стороны, отказавшись от лейтенантских кубарей, он уже тем самым снимает с себя всякую ответственность за будущее. Так ведь?!
– Умно поступил, ничего не скажешь! – Мкартанянц хитро подмигивает, – теперь-то его наверняка отошлют с соответствующей характеристикой в такое место, где он будет искупать свой «кол» своею же кровью.
19 сентября. Зачеты идут своим порядком. Николай Морозов еле-еле вытягивает на тройки. Туго приходится многим из бывших кадровых сержантов с неполным средним образованием. Но наш Максим Пеконкин и здесь на высоте. Туго приходится и незадачливому экономисту Абраму Гуревичу: не совмещается у него бухгалтерский расчет с расчетом данных при артиллерийской стрельбе.
20 сентября. На утренней поверке объявлен приказ НКО о том, что всех курсантов военных училищ, не проходивших до того срочной кадровой службы в частях Красной армии, оставить дополнительно на двухмесячный срок обучения и выпуск приурочить к 1 декабря 1942 года. Событие это обрушилось на нас как снег на голову, и мы не знали: радоваться нам или печалиться?! Положение командира в армии привлекало нас своей самостоятельностью и относительной свободой действий. С другой стороны, все мы понимали, что новопроизведенных лейтенантов не станут держать в тылу, а сразу же отправят на фронт, под пули и снаряды.
Как бы там ни было, но я по-своему отметил это событие. На базаре купил три яйца за тридцатку и сбил из них, так любимый мною в детстве, гоголь-моголь. Забавно, не правда ли?!
22 сентября. Идет переформирование наших рот. Тех, кто назначен к выпуску, объединяют вместе. Ушли от нас Максим Пеконкин, Николай Морозов, Кармалюк, Падалка, старшина Бычков и многие другие.
В роте появился новый старшина Шведов, как о нем выразился Вася Жидков, «с бабьим выражением лица». Возобновились наряды на кухню и по городу. Мы с Олегом предпочитаем патрулирование по улицам. Патрульная служба давала возможность побывать на рынке и отовариться творогом, яйцами, луком, чесноком, ржаными деревенскими ватрушками. Кормят нас отменно, но мы стосковались по простой домашней пище.
28 сентября. Погода портится: дуют северные ветры, идут нудные дожди. Опустели наши летние классы под липами. Теперь в часы самоподготовки сидим на дощатых приполках нар, долбим уставы и наставления или же обсуждаем насущнейшие проблемы нашего казарменного бытия. Дружная компания курсантов-москвичей сплотилась еще более. А к ученым спорам и дискуссиям прибавилась карточная игра. Карты в армии категорически запрещены, и сам я к ним никогда не имел пристрастия. Страшны очко, стуколка. Наши предпочитают аристократический и интеллектуальный преферанс. Я и Олег по их просьбе изготовили великолепную колоду игральных карт на тему «Трех мушкетеров»: валеты – четверо друзей, дамы – Королева, Бонасье, Шеврез и Миледи – дама пик, короли – Людовик, Кардинал, Бекингем, Тревиль. Я рисовал персонажей, а Олег придумывал виньетки изящные и красивые. Карты раскрашены акварелью и покрыты яичным белком. Восторг и одобрение было всеобщим.
1 октября. У наших аттестованных выпускной вечер. Папенков, Орлов и Витька Чеканов в последний раз поют перед ними свои песни и романсы. Все перепились. Николай Морозов, по старой привычке, притащился на свое прежнее место и наблевал в сапог Витьке Денисову, которого переместили на его бывшую койку. Младшего лейтенанта Морозова отправляют в отдел кадров Волховского фронта. Нового обмундирования им не выдали – обещают экипировать в Вологде.
Рота пополняется новыми курсантами, и среди них двое с комсоставскими знаками на петлицах. Положение их среди нас, рядовых по званию, стало сразу же предметом постоянных недоразумений. Мы никак не желали признавать за ними «комсоставской исключительности» и демонстративно обращались с ними по-свойски. Те злились, жаловались и постоянно напоминали о своем комсоставском ранге. Один из них отчисленный из органов капитан госбезопасности Овчинников – желчный и злобствующий субъект, другой – младший лейтенант Петров, с тяжелой челюстью и глубоко посаженными глазами, – тупой циник, склочник и алкоголик. Оба они завалили госэкзамены и аттестованы были при выпуске младшими лейтенантами. К великой нашей радости, Овчинникова и Петрова вскоре перевели из нашей роты. Вместо них во взводе появились двое старшин кадровой службы – Рогозин и Артюх.
Старшина Рогозин – статный, крепкий и красивый мужик, лет тридцати с небольшим. Он заменил нашего Максима Пеконкина. Уравновешенный от природы, грамотный как артиллерист, доброжелательно ко всем расположенный, Рогозин воспринимался нами продолжателем традиций, укорененных нашим незабвенным Максимом. Такое в немалой степени способствовало торжеству дружелюбных, товарищеских отношений и придавало нашей казарменной жизни спокойный и полуофициальный характер.
Старшина Артюх был единственный из курсантов, кто награжден медалью «За отвагу» в боях, на реке Халхин-Гол. Уроженец Одессы, он олицетворял собою неповторимый юмор и жизнерадостность. Его низкорослая фигурка на коротких и кривых ногах казалась спрессованной из камня. Физиономия Артюха напоминала луну, как ее обычно рисуют в детских сказках. Помимо всего, Артюх был страстным женолюбом и ежедневно после отбоя отправлялся «по бабам».
Уже после нашего производства
