Есть и еще одно неутолимое сомнение: неужели я отказываюсь от самого себя, скрывая свою истинную сущность, сущность человека, добровольно поступившего на службу в войска СС? Правильно я поступаю? Не предаю ли я себя? Неужели я уже ступил на ничейную землю человеческой морали?
Как мне хочется, чтобы рядом со мной был тот, с кем можно было бы обсудить мои сомнения; человек моего возраста и придерживающийся таких же взглядов, с кем я мог бы говорить доверительно и честно. Размышляя над своим прошлым и нынешним затруднительным положением, чувствую свое одиночество во враждебном окружении, ощущаю свою уязвимость перед возможными ударами судьбы. Поэтому я иногда веду монологи с моим альтер эго, моим вторым «я». Порой они принимают довольно сложный и изощренный характер.
— Вот ты и остался наедине с собой и пытаешься найти в неизвестном тебе окружении какую-нибудь идею приличной будущей жизни. Если ты не готов скрыться на земле праведной, то куда же ты тогда собираешься попасть и кто будет твоим пастырем?
Мне трудно найти путь в новых условиях, где факты и жизненные ценности окружены неуверенностью и сомнениями, но я надеюсь, что моя интуиция меня не подведет. Я должен положиться на старый дух.
— И что же, мой дорогой Фосс, такое этот «старый дух» и что он тебе теперь подсказывает? Придерживаться прежних ценностей? Несмотря на эти страшные откровения? Или он советует жалеть себя до конца своих дней? Не слишком ли ты молод для этого?
— Нет, об этом даже не стоит и думать. Это не слепая верность солдатскому долгу, но и не абсолютная клятва отречения и не основные духовные ценности… И не стоит предаваться жалости к самому себе. То, что все еще имеет ценность, это верность своей родной стране. Нужно и дальше служить ей. Я приложу к тому все мыслимые в таких обстоятельствах усилия. Разве тем самым я отрекусь от самого себя, прежнего себя?
— Нет, конечно же, нет. Обычно это звучит убедительно, но нужно помнить о том, куда служба привела тебя и твою страну. Кто сегодня посмеет сказать, что ты и старый дух хорошо послужили твоей стране?
— Только не нужно путать нас и наш прежний политический режим!
— Все верно, катастрофу вызвала не твоя служба, но она была с ней связана, разве не так?
— Это может прозвучать не слишком убедительно, никто не станет спорить с тем, что это касается любой военной службы, если вы согласны с тем утверждением, что любая война изначально является катастрофой.
— И все-таки ты сказал, «продолжай служить». Прежде всего, никакого продолжения не последует. Если все повторится, то мы все равно начнем все с нуля.
— Как бы то ни было, ведь мы продолжаем существовать, те, кто остался в живых. Осталась и страна, которая продолжает свое мучительное существование, — наша страна.
— Все верно. Но как, по-твоему, это происходит в действительности? Твоя страна будет — должна быть — неким подобием организованного сообщества и в основном правила этого сообщества не должны противоречить твоему прежнему «я». Возможно, это будет страна, которой ты не захочешь служить. Не забывай о том, что ты изгой, и, если судить по газетам, это будет совсем новая страна, которая будет считать тебя таковым. Ты все еще предан старому духу? Неужели для этого не нужно перейти границу?
— Посмотрим, какую часть старого духа можно спасти. Во всяком случае, это не будет противоречить той ответственности, какую ты несешь перед своей страной. Уверен, что возникнут новые причины, ради которых стоит предпринимать усилия. Когда настанет время, мне придется сделать выбор. Нам ведь и раньше приходилось принимать решения, верно? Кроме того, я думаю о том скромном неприметном служении, которое раньше было для нас естественным делом. Ладно, давай на время оставим подобные размышления.
Споры с моими товарищами проходили совсем по-другому. Они носят более абстрактный, более философский характер (в нашем возрасте нам троим следовало бы учиться в университете) и, конечно, начинаются с новых истин. Однако они помогают мне определиться с жизненной позицией. В последнее воскресенье Петер, Вальтер и я затеяли подобный спор, когда мы с Петером вернулись от капеллана, который учит нас греческому языку.
Вальтер — австриец, или, точнее, уроженец Вены — высокий, изнуренный юноша с орлиным носом и глубоко посаженными темными глазами. При первом взгляде на него сразу же возникает сравнение с Паганини. Его призвали в армию прямо со школьной скамьи. Он отличался острым аналитическим умом и был самым эрудированным из нас. Петер абсолютно другой. Он родом из Гамбурга, блондин с голубыми глазами, крепкий и сильный. В отличие от Вальтера он неисправимый оптимист.
Когда мы с Петером вернулись в нашу палатку, Вальтер встретил нас обычным саркастическим замечанием:
— Ученики вернулись! Удовлетворили свои амбиции? Похоже, ваш славный учитель снова гонял вас по греческому алфавиту.
Вальтер лежит на койке, закинув руки за голову. Не поворачивая головы, он продолжает:
— Интересно, что вы надеетесь получить от изучения греческого языка? Поверьте мне, пользы от этого будет ни на грош. По крайней мере, мне он нисколько не пригодился. Напротив, мое образование помешало мне изучить английский. Разве я обязан своему карьерному росту по службе в этой клетке греческому языку? Вряд ли. Понадобился ли мне он в армии? Напротив, я быстро научился скрывать, что знаю этот язык и что когда-то учился в гимназии.
— Что касается меня, то я делаю это осознанно по одной конкретной причине, — парирует Петер. — Я хочу знать корни медицинских терминов, имеющих греческое происхождение. Уверен, что мне это пригодится, когда я буду учиться в университете.
— Может, и так. А ты, Иоганн? Тоже интересуешься происхождением слов?
— Вообще-то нет, хотя чего тут гадать, нужно же чем-то занимать мозг, — отвечаю я, не желая втягиваться в ненужную дискуссию.
— Что? — взорвался Вальтер. — Занимать мозг? Мой дорогой Иоганн, лично я не знаю, как разгрузить мой мозг от массы проблем, которые беспокоят меня.
Ты можешь объяснить мне, например, почему я оказался в этой клетке, несмотря на то, что всегда старался держаться подальше от всего этого дерьма? Как все это произошло? Теперь меня занимают только такие вопросы, занимают мой разум день и ночь.
— Не думай об этом, Вальтер, только тебя одного беспокоят подобные вопросы, — ответил я. — Поскольку в отличие от нас ты знаешь греческий язык, то решению твоих проблем могли бы помочь античные философы.
