против людей, пытавшихся завести пролетарскую литературу в тупик. Резко боролся Фурманов с сектантами. Его всегда отличало «хозяйское» отношение ко всей советской литературе. Он чувствовал ответственность за всю литературу в целом, а не только за маленькую, узкую группку. Борьба с врагами на литературном фронте для Фурманова была продолжением борьбы на боевых фронтах. Мужественный писатель-большевик не мог молчать, видя, как некоторые руководители ВАПП вредят всей литературной работе, задерживают рост пролетарской литературы. Двадцать пятый год — это год беспрерывных боев. Мало кто внутри руководства ВАПП поддерживал Фурманова. Неоднократно Фурманов оставался в меньшинстве, и вапповское руководство продолжало свою антипартийную линию на литературном фронте. Весной 1925 года Фурманова освобождают от обязанностей секретаря МАПП. Но каждый раз после поражения Фурманов, не падая духом, собирал нас и ставил новые задачи и намечал новый план сражений. В эти дни дневники Фурманова напоминают дневники его военных лет. «Перед боем»… «Атака»… «Наступление»…
«Половина второго ночи. Только что оборвали (не кончили) фракцию правления МАПП. Постановили: фракцию МАПП — на пятницу. Это уже будет воистину наш последний и решительный бой! Верно, верно, верно, что мы победим, несмотря на то, что та сторона берет именами… (Ярко вспоминаю это заседание фракции МАПП, где после большого боя резолюция Фурманова была принята большинством в один голос… — А. И.)
…Довольно, черт раздери пополам. Мы хотим конца этим мерзостям и подлостям, потому и пошли на все: бросили на несколько недель свои литературные работы, чтобы в дальнейшем сберечь — целые годы… махнули рукой на свои болезни, все и у всех лечение — к черту, вверх тормашками, заседаем глубокими ночами, у всех трещат-гудят, разламываются головы — и на то идем… Пусть все это, пусть, — мы ведь боремся с самым пакостным и вредным, мы его с корнем вырываем из своей среды… Надо доводить до конца… Я в бой иду спокойно и уверенно. Надо раздавить врага, враз раздавить, иначе оживет… Кончаю. Иду. Что-то стану писать сегодня ночью, когда, разбитый, измученный и с болью в голове, в сердце, ворочусь домой? Что стану писать?..»
Фурманов боролся за партийность литературы, за открытую нелицеприятную критику, против сектантства, против политиканства и интриг, которыми занимались его противники, возглавлявшие в те годы пролетписательские организации.
Фурманов боролся против попыток противопоставить особую, напостовскую линию — линии партии. А именно так ставили в 1925 году вопрос многие руководители ВАПП и редакции журнала «На посту». Они травили Фурманова за то, что он прислушивался к указаниям руководителей ЦК, за то, что он не соглашался признать какую-то надпартийную, напостовскую линию руководства литературой, за то, что он отказался действовать методом «напостовской дубинки» в отношении многих прекрасных советских писателей, так называемых «попутчиков». И именно влияние Фурманова в широких кругах писателей не нравилось его противникам.
«Ты не настоящий напостовец», — упрекали они Фурманова, так же как впоследствии упрекали Серафимовича и его друзей.
Фурманов, органически связанный со всем пролетписательским движением, отдавший ему свою жизнь, тяжело переживал нападки руководителей ВАПП. Он стал нервным, раздражительным. Мы не узнавали иногда нашего спокойного, выдержанного Митяя. На собраниях, когда особенно накалялась атмосфера, Фурманов вдруг багровел, вскакивал, стучал кулаками по столу.
Нервная система была уже расшатана годами гражданской войны, сказывалась и тяжелая глазная болезнь. А «администраторы» от литературы не берегли его, мешали ему работать, доходили до прямой травли.
Жена его, Анна Никитична (Ная, как мы звали ее), говорила ему с горячностью: «У тебя и лицо-то на себя не похоже стало, — извелся весь с этой канителью, не лицо, а МАПП какой-то…»
Все мы, друзья Фурманова, видели, как сгорает Митяй, пытались успокоить его, но борьба все обострялась, а большинство в ВАПП было не на нашей стороне.
Большую поддержку находил всегда Фурманов в Центральном Комитете партии.
«Я пошел в ЦК, — записывает Фурманов в одном из своих дневников, — потому, что не считаю зазорным вообще заходить посоветоваться в ЦК, и только групповым злопыхательством, только исключительной узостью подхода и даже несознательностью можно объяснить убеждение, будто в ЦК вообще ни с чем нельзя ходить за советом.
…Если уж это предательство, то нам, пожалуй, на версту надо обходить наш ЦК и всех его работников, не являющихся напостовцами… Я считаю, что «напостовство» вещь в значительной степени дутая и раздутая; идеология здесь зачастую подводится для шику, для большего эффекта, чтоб самое дело раздуть куда как крупно, а 2—3—5-ти его вожакам славиться тем самым чуть ли не на всю вселенную… О, бараны туголобые! Если не сказать больше!..»
Высоко ценя повседневное руководство Центрального Комитета партии всем литературным движением, Фурманов взволнованно отмечал в одной из своих записей:
«…ЦК, ЦК: в тебе пробудешь три минуты, а зарядку возьмешь на три месяца, на три года, на целую жизнь…»
В марте 1925 года в Центральном Комитете партии было созвано специальное совещание по вопросам литературы. На совещании многие руководители партии, говоря о значении массовых пролет-писательских организаций, в то же время резко критиковали позицию напостовцев, методы «напостовской дубинки».
С особой радостью воспринял Дмитрий Фурманов выступление своего старого друга и учителя Михаила Васильевича Фрунзе, который, будучи народным комиссаром по военным и морским делам, в то же время пристально следил за литературными боями.
Фрунзе резко выступил против групповщины напостовцев. Он призывал более внимательно относиться к интеллигенции.
— Отнюдь не в наших интересах, — говорил Фрунзе, — вести такую линию в области литературы и искусства вообще, которая отталкивала бы от нас эти группы. Наша задача действовать так, чтобы они, так же как и крестьянская масса, все теснее и теснее примыкали к нам при условии сохранения за нами полного идейного руководства… Подходя к вопросам литературы с этой точки зрения, приходится прежде всего сделать вывод о неправильной позиции напостовцев в отношении так называемых литературных «попутчиков». Проведенная ими фактическая линия административного прижима и захвата литературы в свои руки путем наскоков — неверна, таким путем пролетарской литературы не создашь, а политике пролетариата повредишь…
Как бы высказывая сокровенные мысли самого Фурманова, бичевал Фрунзе коммунистическое чванство, высокомерие, зазнайство, утверждение напостовцев, что пролетарским писателям нечему учиться у «попутчиков»…
Да, это был его старый друг, руководитель ивановских рабочих, командующий армией, громящей Колчака, — это был вожак, за которым столько раз ходил в бой Дмитрий Фурманов.
Многие положения, высказанные Фрунзе, нашли одобрение и в резолюции ЦК «О политике партии в области художественной литературы» (1925).
С особым вниманием, еще и еще раз перечитывал Фурманов эту резолюцию ЦК.
«…Таким образом, как не прекращается у нас классовая борьба вообще,
