Началось тяжелое возвращение, на протяжении которого татары непрерывно нападали на арьергард. Путь до Новобогородицкой крепости пришлось пройти в дыму и гари — татары жгли степь. 24 июня русские и украинские войска разошлись «по домам». Так закончился поход. По своей организации и замыслу он в принципе не мог завершиться победой. Русско-украинские войска бесславно гибли, обеспечивая тылы своим союзникам по Священной лиге.
Очень многие упрекают Голицына в бездействии, в том, что он не попытался взять Перекоп[233]. Во время розыска, устроенного Петром осенью того же года, пошли слухи, что Голицын за отступление от Перекопа получил от хана взятку. Слухи отражали настроение войска, которое желало драться, а не позорно, с потерями отступать. Военные историки полагают, что у Голицына не было другого выхода, как возвращаться. Даже если бы князь Василий взял Перекоп и остался в нем, войска погибли бы из-за отсутствия воды и пищи[234]. Он совершил глобальную ошибку раньше, когда настоял на походе в таком немыслимом виде. Но кроме военного существует и политический аспект. И именно с этой точки зрения нельзя было отступать, не взяв, не спалив Перекопа. Даже если бы потом пришлось его бросить.
Но Голицын не мог уже думать о поисках достойного выхода из сложившейся ситуации. Князя Василия заботило уже не завоевание Крыма, и тем более Константинополя, но удержание Кремля. Зная, какая тревожная ситуация в Москве, он предпочел все бросить и с позором вернуться домой.
Ситуация для правительства Софьи и в самом деле была крайне сложной. Свалить опять всю вину, как в случае похода 1687 года, на украинского гетмана? После того, как именно его сердюки спасли всех? Вероятно, даже царевне показалось это слишком. Впрочем, Мазепу не любила старшина, его ненавидели запорожцы, из-за своей бескомпромиссной борьбы за порядок не был он по душе и многим казакам. Так что козлом отпущения его вполне можно было сделать.
Для начала Софья постаралась представить неудачу своего фаворита как победу. Все русские воеводы, участвовавшие в походе, были щедро награждены. Голицыну были объявлены «особенные царские милости и награды»[235]. В этом списке «осыпанных щедротами» Мазепа не числился. И он мог расценить это только как недобрый знак. Между прочим, при награждении князя Василия произошел весьма показательный инцидент. Молодой царь Петр отказывался подписать наградную грамоту, а когда в конечном счете уступил, то «сорвал сердце», не допустил к себе Голицына. Это было 27 июля.
В эти же дни Мазепа по приказу князя Василия отправляется в Москву[236]. Какие чувства должны были его охватывать при мысли об этой поездке? Весьма красноречиво, хотя и косвенно, говорят о них те слухи, которые ходили по Украине. Гетману пришлось лично писать в Запорожье, уверяя своих торжествующих недругов, что он отправляется в эту дорогу не по принуждению, «как некоторые о том лгут», но по доброй воле.
Наказным гетманом Мазепа оставил одного из немногих, на кого мог положиться, — генерального судью Михайла Воеховича, с которым вместе служил еще у Дорошенко. Следить за порядком поручалось и второму доверенному лицу — компанейскому полковнику И. Новицкому. Несмотря на крайне тревожную обстановку, Иван Степанович с искусством настоящего режиссера обставил поездку в Москву как въезд триумфатора. Только личная свита гетмана состояла из восьми дворян, семидесяти дворовых, пятидесяти драгун и двенадцати музыкантов. Среди прочих Мазепа взял и двух отцов-настоятелей: Иннокентия Монастырского, открытого противника «мудроборцев», и Дмитрия Ростовского[237]. Видимо, если он решил погибать, так с музыкой. Между прочим, это был первый случай, когда Иван Степанович открыто заявлял о своих амбициях. В Москву ехал не трясущийся от страха «марионеточный гетман», но могущественный правитель обширных территорий.
И еще любопытный момент: вперед себя Мазепа послал в Москву своего доверенного человека, дворецкого Романа Высоцкого, якобы для покупки нужных ему вещей[238]. Так уж ли были важны покупки, когда шла речь о власти и жизни? Мы можем только предполагать, какие и к кому давал поручения гетман своему дворецкому. Скорее всего, он готовился к борьбе. А к чему готовился Голицын? Почему с Мазепой ехала вся генеральная старшина, включая Василия Кочубея, полковников, значных товарищей, канцеляристов? Это не могло быть сделано без ведома или даже прямого приказа Голицына. Чтобы прямо в Москве провести выборы нового гетмана? Или князь Василий просто хотел наградить своего верного союзника? Второе сомнительно, тем более что Невилль прямо пишет: приказ Мазепе прибыть в Москву был дан «совсем с другими намерениями». Также и авторы поздних подметных писем на гетмана в один голос утверждали, что он прибыл в Москву по приказу Голицына, чтобы участвовать в государственном перевороте.
Мазепа въезжает в Москву 10 августа. Софья устраивает торжественный прием гетману. За Спасскими воротами его встретил дьяк Посольского приказа Василий Бобинин в сопровождении шести рот стрельцов и двух рот подьячих разных приказов. Гетман сел в присланную «предорогую» (как писал сам Мазепа Новицкому) царскую карету, запряженную шестеркой лошадей, и проехал через Москву на Большой Посольский двор в Китай-городе, где ему были приготовлены палаты[239].
Мазепа и его свита еще не знали, что в ночь на 8 августа царь Петр Алексеевич бежал из села Преображенского в Троицкий монастырь. Начинались события знаменитого переворота, приведшего к власти Нарышкиных. Злой рок? Роковое стечение обстоятельств? Или совсем не случайное совпадение? Безусловно, переворот Нарышкиных — один из самых драматичных эпизодов в жизни Мазепы. Но еще и самый загадочный.
На следующий день после приезда, в самый разгар тревожных событий, 11 августа, Мазепа со старшиной были приглашены во дворец «видеть царские очи». Правда, увидел он только Софью и Иоанна. Прием был обставлен с подчеркнутым размахом. Мазепу представлял и «спрашивал о здоровье» сам Емельян Украинцев. Гетману были вручены богатые подарки. Затем Мазепа посетил патриарха Иоакима, который благословил его образом[240].
С кем еще общался гетман? В Москве у него были хорошие знакомые далеко не только из окружения Голицына.
Еще в 1679 году Мазепа имел долгие, смелые и откровенные разговоры с думным дьяком Ларионом Лопухиным. Нет оснований полагать, что эти контакты впоследствии прекратились. Между тем Лопухин был отцом Евдокии, жены Петра, и соответственно — сторонником нарышкинского лагеря. Когда в 1688 году на Мазепу был написан донос, он обращался за покровительством к П. И. Прозоровскому, дядьке царя Иоанна, и к Борису Голицыну[241]. Следовательно, у него имелись хорошие отношения и с этими двумя сторонниками Нарышкиных. Но это далеко не все. П. И. Прозоровский и Нарышкины считались противниками идеи Вечного мира и сторонниками И. Самойловича. В Москве ходили слухи, что Самойловича в его внешней политике поддерживала «партия царя Петра». Нарышкины даже пытались добиться, чтобы Самойловича после его свержения привезли в Москву, где бы он смог отклонить обвинения в срыве Крымского похода[242]. Но ведь именно Мазепа отстаивал в Москве мнение Самойловича о вреде союза с Польшей. Иван Степанович был проводником этой идеи и в петровский период своего гетманства. То есть в своих внешнеполитических симпатиях он был скорее близок к Нарышкиным, чем к Голицыну. Во время второго Крымского похода Мазепа имел смелость писать патриарху Иоакиму, сообщая о трудностях похода и обстоятельствах отступления от Перекопа. Его послание заметно отличалось от тех, которые в те же дни посылал Иоакиму Голицын[243]. И Мазепа писал не только патриарху. Во время встречи с Голицыным Петр в сердцах крикнул князю, что тот мог бы взять Перекоп, как советовали Мазепа и другие генералы[244]. Значит, он знал о советах Мазепы.
