За шестнадцать лет предыдущей деятельности П.А. Столыпин сформировался как крупный региональный администратор, однако в должности министра внутренних дел на первых порах ему явно не хватало компетентности, он слабо разбирался в юридических вопросах, о целом спектре государственных проблем у него были смутные представления. По свидетельству его ближайших сотрудников – товарищей министра внутренних дел В.И. Гурко и С.Е. Крыжановского, – в премьерство И.Г. Горемыкина Петр Столыпин вел себя поначалу довольно тихо и даже робко. В нем ощущался налет провинциализма, особенно в постоянных ссылках на свой прежний опыт в Гродно и Саратове[266]. Став премьером, Столыпин еще сильнее почувствовал свою беспомощность в необъятном круге правительственных дел. Однако именно это смиренное состояние, постоянная готовность прислушаться к чужому мнению оказались на деле наиболее оптимальной стратегией быстрого формирования работоспособного кабинета. «Сам премьер, – вспоминал начальник отделения канцелярии Совета министров П.П. Менделеев, – первые месяцы оставался тем простым, скромным Столыпиным, каким я его в первый раз увидел. На заседаниях говорил сравнительно мало и не очень связно. Давал волю высказаться всем желающим. Внимательно прислушивался к различным мнениям говоривших. С большой осторожностью останавливался на том или другом решении. Старался притом, чтобы постановления Совета были принимаемы по возможности единогласно. Бывали случаи, когда, не будучи в силах устранить разногласие, он откладывал решение дела до следующего заседания, чтобы иметь возможность спокойно его обсудить лишний раз»[267]. Удивительно, что такого, казалось бы, неподготовленного человека царь не только сразу впрягает в правительственную колесницу, но и определяет быть ее ведущим колесом.
Шлифовальным станком, на котором оттачивались грани таланта Столыпина, послужило собственное его величества правительство. Среди его влиятельных членов, особенно способствовавших профессиональному росту нового премьера, можно назвать А.В. Кривошеина, П.А. Харитонова, С.В. Рухлова, а также нелюбимого почти всеми ведомствами за прижимистость министра финансов В.Н. Коковцова[268], так что Столыпин уже с первых шагов в должности председателя правительства начал активно усваивать, творчески прорабатывать различные проекты и идеи, каких накопилось в центральных ведомствах и министерствах немало. «Из нескольких намечавшихся во время прений (в Совете министров. – Д.С .) решений он обыкновенно останавливался на наиболее, казалось бы, правильном, жизненном, – вспоминал П.П. Менделеев. – Природное чутье и здравый смысл помогали ему как следует разбираться в мало до того известных вопросах»[269].
Благодаря этим качествам Столыпин вскоре сумел превратить Совет министров в настоящий генератор государственных идей, своего рода коллективный интеллект всего имперского управления[270]. Теперь заседания правительства проходили не реже двух раз в неделю. После министерского присутствия министры собирались на правительственные заседания по вторникам с десяти часов вечера до двух-трех ночи, а по пятницам – от трех часов до шести-семи вечера[271]. Выдержать такое напряжение могло лишь правительство, которое интересы дела ставило выше частных разногласий. Те министры, кто оказывался не на высоте поставленных задач, интриговал или лоббировал чьи-то интересы, уходили. Им на смену из высшего и среднего звена царской администрации Столыпин совместно с государем подбирал новых, более подходящих людей. Все эти кадровые передвижки не только способствовали большей слаженности в работе правительства, но подпитывали интеллект и волю ее председателя. С.И. Тимашев, ставший министром торговли и промышленности в 1909 г., вспоминал, что он всегда пользовался правом в сомнительных случаев обращаться непосредственно к премьеру. «Петр Аркадьевич, – отмечал министр, – слушал всегда с полным вниманием, иногда просил дополнительных объяснений и затем принимал определенное решение»[272].
Столыпин находил компетентных людей не только среди правительства, но и в среднем и нижнем звеньях управления. Это позволяло ему детально увидеть проблему, избежать близоруких решений и быстро перевести решаемый вопрос в практическую плоскость. Начальник департамента переселенческого управления В.Ф. Романов вспоминал, как между ним и премьером зашел спор о судьбе Дальнего Востока. Петр Аркадьевич был тогда убежден, что заселение края русскими переселенцами есть главный вопрос колонизационной политики правительства, Романов же доказывал, что без дружеских связей с Китаем и экономического союза с Америкой Россия может легко потерять эти земли. Его аргументы заставили призадуматься премьера. «Я получаю отпуск на два месяца, – сказал он в заключение аудиенции. – Я даю вам слово, что все это свободное время мною будет отдано изучению трудов Амурской экспедиции, и тогда, я надеюсь, у меня будет окончательное представление об этом важном государственном деле». «Я ушел от Столыпина, – вспоминал Романов, – окрыленный надеждой на успех наших начинаний на Дальнем Востоке»[273].
Успешное обучение в школе высшего управления помогло Столыпину развить и отточить в себе Богом данный талант государственника. В этом, безусловно, была личная заслуга Петра Аркадьевича. В своей работе с коллегами и подчиненными он опирался не на формальные управленческие схемы, а на живой диалог, посредством которого и происходило раскрытие до того не реализованного профессионального потенциала царской администрации[274].
Успеху Столыпина-государственника способствовала и напряженная революционная обстановка. Правящая элита, напуганная террором и мятежами, искала защиту в сильной личности нового министра. Этим можно объяснить ту «удивительную быстроту», с которой, по словам В.И. Гурко, Столыпин «разобрался в петербургской придворной и бюрократической сложной обстановке и сумел быстро завязать связи» с наиболее влиятельными лицами. Причем сам Столыпин в установлении этих контактов преследовал исключительно государственные интересы[275].
Наряду с большими творческими возможностями русская бюрократия несла в себе много косного и инертного. В отдельных звеньях государственного управления зачастую полностью отсутствовала тяга к созидательной и конструктивной работе. «Более совершенный аппарат, каким являлся Совет Министров, движимый опытным руководителем, – отмечал С.И. Тимашев, – передавал свою силу устаревшим поржавевшим механизмам, на которых эта сила постепенно атрофировалась или же вызванное ею движение получало нежелательное направление»[276]. Коррупция и чиновничий произвол продолжали подрывать авторитет монархии, и никакие меры по их искоренению не приносили существенных результатов.
