Опперпут ответил этим газетам через рижскую «Сегодня». Пытаясь оправдаться, он клялся, что всеми средствами готов доказать свою лояльность западной демократии, требовал проверить его в деле. Эдуард Оттович вызвался ни много ни мало как… взорвать здание ОГПУ!
Назвался груздем, полезай в кузов. Монархисты такую возможность Опперпуту предоставили — в значительной степени благодаря заступничеству Захарченко-Шульц. Она даже вызвалась быть ассистентом Опперпута в этой авантюре, а точнее — контролером.
Вместе с Марией Владиславовной и еще одним террористом, бывшим офицером Вознесенским, Опперпут перешел финско-советскую границу и приехал в Москву. Для диверсии он избрал общежитие чекистов, которое размещалось в бывшей гостинице «Бристоль» на Малой Лубянке, 3/6. Вместе с Захарченко-Шульц он разведал подступы к дому, выходящему в тихий переулок. Вход в гостиницу не охранялся. Ночью Опперпут, прикрываемый Захарченко-Шульц и Вознесенским, проник в здание и положил в коридоре, в непосредственной близости к жилым комнатам, мощный мелинитовый снаряд. На некотором расстоянии от него расставил зажигательные шашки. В бикфордов шнур также были вмонтированы небольшие мелинитовые шашки, с тем чтобы они по мере приближения огня к основному заряду взрывались и не давали тем самым возможности обезвредить его в случае обнаружения. Затем Опперпут обильно полил пол коридора керосином, чтобы сразу за взрывом последовал пожар. Когда все было готово, он чиркнул колесиком зажигалки и поднес колеблющееся пламя к концу шнура… Сам стремглав бросился бежать. На миг остановился во дворе и тут услышал взрыв первой шашки. Он снова побежал — по его расчетам вот-вот чудовищной силы взрыв должен был до основания разрушить все здание. В ближайшей подворотне, прижавшись к облупленной стене дома, вся трепеща от нервного напряжения, его ждала Шульц.
Взрыва так и не произошло…
Нет, не чудо — мужество чекистов предотвратило гибель десятков людей, не позволило свершиться белогвардейской провокации. Первая же взорвавшаяся шашка разбудила нескольких сотрудников, спавших в ближайшей комнате. Они выбежали в коридор, все мгновенно поняли и, рискуя собственной жизнью, оборвали шнур и обезвредили адскую машину.
Узнав о ночном происшествии, Артузов сразу догадался, чьих рук это дело: «Калибана!» Банки с иностранным клеймом выдали организаторов диверсии. Тотчас был отдан приказ об организации поимки диверсантов, а вскоре чекисты вышли на их след.
Террористы попытались уйти за кордон в районе западной границы. Неподалеку от деревни Алтуховка с помощью местных жителей чекисты окружили Опперпута. Он отказался сдаться и в перестрелке был убит. Захарченко-Шульц и Вознесенский шли к польской границе другим путем. Возле местечка Рудня на дороге из Витебска в Смоленск они остановили легковой автомобиль, принадлежащий штабу Белорусского военного округа. Угрожая оружием, потребовали от шофера, чтобы тот развернул машину и повез их к Витебску. Водители (их было двое) наотрез отказались. Одного из них — Сергея Гребенюка — террористы тут же убили, второго — Бориса Голенкова — ранили. Рядовые красноармейцы до конца выполнили свой долг и успели вывести автомобиль из строя. Убедившись, что воспользоваться машиной им не удастся, террористы скрылись в лесу. И снова местные крестьяне пришли на помощь чекистам. При участии добровольцев, изъявивших желание задержать убийц, была организована погоня. Преступники были настигнуты в районе станции Дретунь и убиты в завязавшейся перестрелке…
Так бесславно закончили свое существование Калибан — Опперпут, он же Стауниц, и его партнеры по преступной авантюре.
Смерть Опперпута и Захарченко-Шульц эхом отозвалась в эмигрантских кругах. Монархическое движение было скомпрометировано и заметно пошло на убыль.
Так завершилась деятельность «Треста». Чекисты приступили к осуществлению временно приостановленных действий против МОЦР. 14 апреля 1927 года почти одновременно в Москве и на периферии были арестованы все члены этой организации — настоящие контрреволюционеры и заговорщики.
Ошеломленный масштабом провалов, сам Врангель вынужден был признать: «Попались на удочку ГПУ почти все организации, огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль».
В информации из Парижа сообщалось, что даже после ликвидации в 1922 году почти всех ячеек «Союза» в СССР Савинков не отказался от намерения создать под своим командованием единый центр антибольшевистской борьбы.
У чекистов возникла идея «помочь» Савинкову создать такой центр, чтобы вывести его самого на советскую территорию и здесь окончательно обезвредить.
Идеи, замыслы, намерения контрразведчиков отлились в четкий и категоричный приказ после очередного приглашения Менжинского и Артузова к Дзержинскому.
Феликс Эдмундович поставил задачу: Савинкова необходимо арестовать на советской земле и предать открытому суду.
— Суду? — переспросил Артузов.
— Именно. Савинков персонифицированное воплощение всей обозленности, ненависти, преступлений нынешней контрреволюции. В лице Савинкова мы и будем ее судить. Пролетарское правосудие не руководствуется чувством мести, но кровавый облик савинковщины должен обязательно быть обнажен перед рабочими и крестьянами, да и перед общественным мнением на Западе убедительно и абсолютно. Я уже не касаюсь того политического эффекта, той реакции, которая последует в эмигрантских кругах в результате такого процесса.
— Это на суде, — с некоторым оттенком скептицизма в голосе протянул Менжинский.
— Ох, уж эти мне законники! — засмеялся Феликс Эдмундович, явно намекая на юридическое образование своего заместителя.
— Я не об этом, — невозмутимо отозвался Вячеслав Рудольфович, — я о задержании.
— А тут уж вам и карты в руки. Сколь мне помнится, вы лично знакомы с Борисом Савинковым, стало быть, его психология, характер, амбиция вам ведомы досконально.
— Ведомы, ведомы, Феликс Эдмундович, потому многие трудности и предвижу. Савинков не просто умен и опасен, в вопросах конспирации он и талантлив и опытен. — Менжинский встал, сделал несколько шагов по паркету, на секунду задумался, перенесясь мысленно в далекие девяностые годы. — С Савинковым и его братом я познакомился, будучи еще студентом юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Потом и в ссылке встречались и в эмиграции. Дискутировать приходилось.
— Вы сказали — с братом, — полюбопытствовал Артузов, — это тот, что из юристов?
