Следует сразу оговориться, что ничего зазорного или предательского в принятии таких милостей от иностранных сюзеренов, согласно обычаям галантного века, не было. Правда, от официального подарка до частного, то есть до подкупа, был один шаг, но А.П. Бестужев-Рюмин в данном конкретном случае его не сделал. Кстати, ассигнованные на пенсии братьям Бестужевым деньги Уич так и не вручил, и дружба их с англичанами преследовала главным образом политические цели. Это подтвердил в своих письмах тот же Уич, сообщая королю, что он не может требовать от Бестужева того, что не соответствовало бы взглядам вице-канцлера. Во всяком случае, таково было поведение вице-канцлера в первые годы своего управления Коллегией иностранных дел.
Англо-русский договор, парафированный в Москве 11 декабря 1742 года, одновременно включивший в себя признание Лондоном императорского титула Елизаветы Петровны, взаимную помощь на случай войны и возобновление торгового соглашения на 15 лет, был подписан, когда Россия находилась ещё в состоянии войны со Швецией и вела с ней мирные переговоры. Лесток, выполняя инструкции Шетарди по предоставлению Франции возможности выступить в качестве посредника между Россией и Швецией, сумел «подсуетиться» и при подписании договора с англичанами, чем заслужил и похвалу английского посланника Уича, и английскую пенсию.
Первым большим делом, которым пришлось заниматься вице-канцлеру, было заключение мира со Швецией. Потерпев в Финляндии сокрушительное поражение от русской армии, шведы при содействии французской дипломатии приступили к мирным переговорам, настаивая на ревизии Ништадтского мирного договора 1725 года, получении от победителя территориальных уступок и участия в переговорах в качестве посредника Франции. В Петербурге им в этом деле помогали Шетарди, состоявший на французской «пенсии» Лесток и прилепившиеся ко двору Елизаветы голштинцы. Выполняя инструкции Версаля, они уже подготовили почву для того, чтобы смягчить позорное поражение Швеции и дать ей возможность выйти из начатой ими же войны не только с минимальными потерями, но и с территориальными приобретениями. Это противоречило всякому здравому смыслу, но Париж и Стокгольм это нисколько не смущало. Так лейб-медик Лесток убедил императрицу обратиться к французскому королю Людовику XV с просьбой выступить в качестве посредника между Россией и Швецией и, не согласовав данное повеление с русскими министрами, дал указание заведующему дипломатической перепиской К. фон Бреверну отправить соответствующее письмо в Париж.
Если бы в дело не вмешался Бестужев, то всё закончилось бы в соответствии с планами французов и шведов. Вице-канцлер, ещё не успевший сформировать свою внешнеполитическую программу, тем не менее, имел свой взгляд на эту проблему и стал проводить линию на защиту авторитета и достоинства страны. Он нашёл в письме Бреверна удобную зацепку и изящно использовал её для того, чтобы лишить Францию возможности играть какую бы то ни было роль на мирных переговорах со шведами. Пунктуальный и осмотрительный фон Бреверн вместо слова «посредничество» в письме королю Франции Людовику XV употребил слова «добрые услуги», что позволило въедливому Бестужеву отрицать значение этого письма. Высказывая императрице, как он говорил, своё «слабейшее мнение», он убедил Елизавету обратиться за посредничеством к Англии. Шетарди, неожиданно встретивший в лице императрицы защитницу национальных интересов России и теснимый упрёками своего парижского начальства в том, что он слишком слабо защищает интересы Швеции, вынужден был согласиться, чтобы переговоры со шведами перешли непосредственно в руки русского правительства.
По инструкции, полученной из Версаля, Шетарди, ставший теперь любовником Елизаветы, попытался воздействовать на неё, но та решительно заявила, что никаких территориальных уступок шведам, противным её чести и славе, делать не расположена и напомнила французу, что она — дочь Петра I и соглашаться на предлагаемые условия ей не к лицу. Об этом её в начале 1742 года предупредил из Парижа князь Антиох Кантемир:
«Предложения Франции нисколько не сходны с часто повторенными обнадеживаниями об истинном доброжелательстве королевском к вашему величеству. Кроме этих предложений, Франция составляет проект о тройном союзе между нею, Швециею и Даниею. Франция побуждает Порту против России; из этого ясно, что древний здешний проект об уменьшении русских сил не выходит из головы. Я обязан подтвердить, что всякая предосторожность против здешних хитростей не только прилична, но и очень нужна…»
Постель не помогла, тогда обиженный Шетарди попросил у императрицы разрешения зачитать свой меморандум в защиту шведов непосредственно Бестужеву, полагая, что тот придерживается на этот счёт взглядов, аналогичных взглядам Лестока. (Шетарди невзлюбил канцлера князя Черкасского за то, что тот не владел ни одним иностранным языком и даже советовал Елизавете убрать его с поста.)
Шетарди встречался с Бестужевым и прежде. Обсуждая с маркизом шведские дела, Бестужев дал знать ему, что пока не успел сформировать о них твёрдое и окончательное мнение, в то время как Финч и Ботта каждый пытается склонить его на свою сторону. Шетарди понял это как намёк и предложил Бестужеву пенсию в размере 15 000 ливров в год за его добрые намерения в пользу Франции.
И вот маркиз зачитывает свой прошведский меморандум (Соловьёв называет его рескриптом) Бестужеву и ждёт его реакцию. Реакция вице-канцлера оказалась для француза совершенным сюрпризом: нельзя начинать со шведами никаких мирных переговоров иначе как на основании Ништадтского мирного договора! Вице-канцлер давно понял, что от Франции ждать чего-то хорошего было бесполезно, и сказал, что он бы заслужил смертную казнь, если бы посоветовал уступить побеждённым шведам хоть вершок русской земли.
— Надобно вести войну! — сказал он. — Вот чего каждый из нас должен требовать для славы государыни и народа.
Далее он заявил, что если Швеция хочет вернуть свои территории, то Россия может ей поспособствовать в этом — ведь не только одной России она уступила свои земли.
— Не намекаете ли вы на Бремен и Верден, не хотите ли их возвратить шведам? — спросил Шетарди.
— Можно всегда сговориться, мы искренне желаем Швеции добра, — уклончиво ответил вице-канцлер.
Нолькен и Шетарди вызвали Лестока и потребовали от него объяснений. Тот помчался к Елизавете, и государыня изобразила на лице удивление от рассказанного им и пообещала поговорить с Бестужевым и во всём разобраться. Скоро Елизавета в одну из суббот отправилась к Бестужеву обедать, и после обеда заверила Лестока, что ей удалось повлиять на вице-канцлера и привлечь его на сторону французской партии. Лесток с восторгом помчался докладывать Шетарди, потом вернулся к Бестужеву, стал с ним мириться и даже целоваться. В воскресенье государыня осыпала Бестужева милостями, а в понедельник утром объявила во всеуслышанье, что по соображениям высшего порядка с посредничеством французского короля она согласиться не может. Здравый смысл у легкомысленной женщины всё-таки возобладал.
