В ноябре 1903 г., после выхода Ленина из редакции „Искры“… он был кооптирован в состав ЦК. Вместе с ним были кооптированы Красин, Гальперин (Коняга), Землячка и Зверь (М. М. Эссен). Весной 1904 г. Ленгник и Зверь были арестованы, Кржижановский вышел из ЦК, Землячка вошла в состав Одесского комитета. После этого в состав ЦК были кооптированы еще Дубровинский, Карпов и Любимов».
Да, Иосиф Федорович стал членом ЦК. И он по праву занял это высокое место.
Но ЦК в тот момент, когда Дубровинского кооптировали на заседании в городе Вильно, оказался не на высоте.
Новые члены ЦК, а также Носков из числа первой тройки признали измененный Плехановым состав редакции «Искры». Это означало уступку меньшевикам. Меньшевики были против съезда, которого потребовал Ленин, ЦК распускает Южное бюро РСДРП, высказавшееся за съезд, – еще одна уступка.
Ну, а в отношении Ленина Носков повел себя просто возмутительно. Ленину было запрещено без разрешения ЦК печататься в центральном органе, меньшевики, прибравшие к рукам налаженный большевиками транспорт, всячески тормозили пересылку ленинских работ в Россию. Ленин был лишен и права представлять ЦК за границей.
Когда была издана ленинская работа «Шаг вперед, два шага назад», меньшевики «устроили настоящую истерику и, как свидетельствовал Лядов, тайком вызвали в Женеву одного из наименее стойких членов ЦК – Носкова для переговоров с редакцией. Носков приехал в Женеву с постановлением пяти членов ЦК (Красина, Гальперина, Дубровинского, Любимова, Носкова) против съезда. Он здесь сразу повел двойственную политику.
С одной стороны, он успокаивал Ленина, что весь ЦК, и он в том числе, вполне разделяет принципиальную позицию Ильича, возмущен наглым и беспринципным поведением меньшевиков, только не хочет раскола партии и надеется мелкими уступками успокоить меньшевиков. С другой стороны, он уверял меньшевиков, что ЦК совершенно не одобряет поведения Ильича, что ЦК готов пойти на все уступки, вплоть до кооптации в ЦК меньшевистских кандидатов…»
«Ильич после предложенной им и не одобренной ЦК резолюции за съезд поставил было вопрос об уходе из ЦК и из Совета. Носков всячески упрашивал его не делать этого и считал, что будет целесообразней, если уйдет он, Носков. Ильич послал письмо всем остальным членам ЦК, в котором обстоятельно указывал, что разногласия из чисто личных, какими они были вначале, сейчас все более и более принимают принципиальный характер и что поэтому единственным партийным выходом из положения может быть только съезд. Можно быть уверенным (судя по письмам и сообщениям из России), что не менее восьми десятых съезда выскажется за нас. Впредь до выяснения вопроса в ЦК представителями его в Совете будут Ленин и Носков. Никто из них в отдельности не имеет права выступать от имени ЦК.
Ильич очень тяжело переживал этот конфликт. Именно в то время, когда ясно наметились уже принципиальные разногласия, когда масса партийных работников на местах уже начинала понимать, что это не простая драка заграничных „генералов“, а глубокой важности разногласия, определяющие весь характер деятельности партии, – в это время шатания, обнаруженные в ЦК, неизбежно грозят разрушить всю проделанную до того работу по сплочению партии».
ЦК обязал своих членов разъехаться по комитетам и агитировать против созыва III съезда.
Против съезда – это означало против Ленина. И конечно, можно представить себе состояние Дубровинского. И все же он был убежден в своей правоте, в правоте ЦК. Такие, как Иосиф Федорович, никогда не колеблются, они принимают решения или – или.
Прежде чем ехать в Харьков, Екатеринослав, Орел и Курск, Дубровинский побывал в Самаре.
Действительно, судьба, а вернее, практика революционной работы сталкивает подпольщиков друг с другом гораздо чаще, чем это хотелось бы по условиям конспирации.
Заведующему транспортно-техническим бюро в Смоленске Василию Николаевичу Соколову запомнились тот вечер и та ночь, которые он провел в обществе Дубровинского.
Когда он рассказывал представителю ЦК о работе бюро, его поразило умение Иннокентия сразу же схватывать основное, главное и уже вскоре ставить вопросы так, словно он сам работает на этом транспорте, добывает паспорта, типографский Шрифт, развозит литературу. Это, бесспорно, природный дар, талант организатора. И Соколов этот дар почувствовал, поверил в него. И они тогда расстались друзьями.
Потом долго не виделись. Настал момент, когда и Соколов почувствовал себя не слишком-то уютно в тихом Смоленске под присмотром жандармского генерала Громяки.
Потом, позже, Мирон теоретизировал:
«Всякий аппарат и всякая организация в процессе работы неизбежно начинают испытывать толчки. Как бы хорошо она ни была построена, как бы гладко ни функционировала, момент начала перебоев неустраним. В нелегальной работе в особенности. Теория вероятностей здесь имеет такое же применение, как и в математике. Данный факт должен был оцениваться… как результат начинающейся изнашиваемости аппарата: явок, квартир, взаимоотношений с окружающими…
…Искушать судьбу бесконечно нельзя. Непрерывное хождение целыми днями по городу между адресами, явками и квартирами в провинциальном городе не может оставаться никем не замеченным. Даже заяц в бору на опавшей хвое наслеживает четкую охотничьему глазу тропинку…»
А тогда, на практике, получилось, что никакие проверки собственных хвостов, ни знакомство с географией проходных дворов не спасли его от слежки. Надо было удирать.
Соколова перебросили на границу, в Каменец-Подольск. И там он все-таки провалился. Но сумел уйти от тюрьмы.
И вот теперь Самара. Волга. Такое чувство, что круг замкнулся. Он родился на берегу этой реки. В Костроме учился, там же начинал и свои первые «противоправительственные деяния».. Потом Псков, Смоленск, Галиция, но от Волги волгарю никуда не деться.
Самара. Городок, конечно, не слишком-то симпатичный. Пыльно, грязно. А ведь на улицах немало зелени. На окраинах простота нравов удивительная. Прямо на завалинке дома лежит себе в послеобеденном сне мужичишка, а на нем и одежды – всего одни невыразимые в розовенькую полоску.
В порту, на товарной пристани, пьяные ломовики спят прямо под телегами на занавоженной булыге.
А в центре… Ну да ладно! Потом приглядится к городу, первые впечатления бывают и обманчивы.
Наверное, город ему не понравился, потому что рассчитывал осесть в Саратове. Это не чета Самаре.
Тоже Волга, но город университетский, красивый, интеллигентный, масса сочувствующих, а значит, деньги, квартиры.
Но транспортное бюро ЦК уже давно основалось в Самаре. Еще Дубровинский в Смоленске о нем рассказывал. Да и то верно, Самара стоит на магистрали, связывающей Россию с Сибирью. Именно по этой Самаро-Златоустовской дороге зайцами или с чужими паспортами, переодетые, от станции к станции пробираются те, кто не пожелал задерживаться в «сибирских тундрах» и на «романовских курортах». Едут и те, чьи сроки пребывания «в местах не столь отдаленных» окончились. Они ищут приюта, они нуждаются в явках, документах, многих нужно переправить за рубеж. И партия должна им помочь.
