Я помню, как мы с Донни шли по аэропорту. Он не брал с собой вещи, когда ехал из дома, поэтому вся его ручная кладь уместилась в одном контейнере Rubbermaid, который мы заклеили скотчем. Это была самая лучшая неделя – наша неделя.
С тех пор мы с Донни постоянно поддерживали связь, но жизнь распорядилась так, что с возрастом мы общались все реже. Он поступил в колледж, я поступил в колледж, и мы практически не виделись.
Я все еще чувствую за собой вину, ведь 30 декабря 2007 г. еще один тревожный звонок раздался в нашем доме.
В то утро мама спустилась, снова плача навзрыд.
Она сказала мне, что Донни погиб в автокатастрофе.
Донни было всего двадцать. Субботним вечером он пошел в гости к другу и засиделся допоздна. Донни был уставшим, и поэтому друг предложил остаться переночевать, но Донни сказал, что обещал маме сходить утром на воскресную службу.
В 3 часа утра всего лишь в нескольких минутах езды от дома Донни, видимо, уснул за рулем. Его машина врезалась в дерево со стороны водителя – это была мгновенная смерть.
Как и четыре года назад, мы снова отправились в бесконечный путь на похороны моего брата.
Говорят, нет ничего страшнее, чем хоронить собственного ребенка. Дядя Дон и тетя Крис собирались хоронить второго. Как бы там ни было, тетя Крис подошла ко мне и спросила: «Ты в порядке?»
Я не мог поверить, что после всего того, что она пережила с Мэттом, и тем, что переживала сейчас с Донни, ее волновало мое самочувствие. Я никогда не забуду ту силу веры, которую она проявляла в минуты такого страшного горя.
Мой двоюродный брат Рейчел также был почти одного возраста со мной. Мы всегда и везде были втроем: Донни, Рейчел и я, – мы были ровесниками и всегда находили занятия по интересам. Когда мы приехали в Мичиган и я увидел Рейчел, меня сразу пронзило ощущение того, что одного из нас нет и никогда больше не будет – больше никогда мы не соберемся втроем.
На похороны Донни пришло очень много людей – говорят, было больше тысячи. Несколько человек выступили с речью, много хорошего было сказано о Донни. Он был чудесным парнем, которого все любили и уважали. На похоронах присутствовало много тех, для кого Донни был лучшим другом, хотя я знал, что он был моим самым лучшим другом. Я много чего хотел бы ему сказать, но боялся говорить на публике, поэтому я промолчал. И я буду жалеть об этом всегда.
Мы ездили на место аварии. Это было жуткое зрелище. Посреди поля стояло одно-единственное дерево, и именно в этом месте его машина съехала с дороги. Одно дерево, которое стало для Донни роковым. Глядя на дерево, было сразу понятно, что удар был очень сильным. Водительское сиденье было вжато в пассажирское.
Я отрезал небольшой кусок коры, чтобы сохранить его в память о Донни. Позже дерево срубили, и часть дерева использовали в качестве материала, из которого сделали кресло-качалку для его отца, дяди Дона. Я повесил кору на зеркало в своей комнате, чтобы видеть ее каждый день. Спустя несколько лет я ее снял. Воспоминания о Донни, которые всегда были со мной благодаря этому кусочку коры, конечно, с одной стороны, приносили мне тепло, но, с другой стороны, они были очень болезненными – более болезненными, чем я мог вынести.
Даже после смертей Донни, Мем и Мэтта я никогда не злился на Бога. Но я начал задавать себе вопросы о том, почему я все еще здесь, а их уже нет. Почему мне разрешили жить дальше, а их забрали.
После Игр 2010 г., когда Чип Пью и Донован Дегри спросили меня о жизненных целях, в моей голове сложилась мозаика из всех событий последних шести лет – передо мной встал один-единственный, самый главный вопрос: если я умру, какое наследие я оставлю?
Я продолжал размышлять.
Если я умру, какое наследие я оставлю?
Ответ, который пришел мне на ум, мне совсем не понравился.
Кроссфит.
Неужели моим наследием станет кроссфит?
Менее года назад, кроме членов моей семьи и друзей, мало кто знал, чем я занимаюсь. Но после моего успешного выступления на Играх меня узнали как кроссфит-атлета Рича Фронинга. Я это понимал. Серебро на Играх привлекло ко мне внимание благодаря многочисленным интервью. Репортеры хотели узнать обо мне все: как я начинал тренироваться в сарае, как за один день я успевал провести несколько тренировок, как я питался не совсем типично для атлета и думал ли я вернуться и выиграть Игры 2011 г. Все мои интервью были только о кроссфите. Поэтому неудивительно, что меня видели только как кроссфит-атлета – как еще должны были смотреть на меня те, кто не знал меня лично?
Проблема была в том, что и я стал видеть себя только как участника Кроссфит Игр.
Как человек, тренирующий других по кроссфит-методике, я с интересом наблюдал за тем, какую роль в кроссфите играет цель. Я сейчас говорю про обычных людей – людей, для которых кроссфит и был создан, а не спортсменов, соревнующихся по телевизору. Упражнения сложны для выполнения, поэтому первое, что мы оговариваем с теми, кто впервые приходит в наш спортзал, – это цель, которую они преследуют. У них ведь должна быть конечная цель – как показывал наш опыт, без цели они долго не продержатся. Я наблюдал эту картину слишком часто. Я также испытал это и на себе. Когда я начал тренироваться, то хотел прийти в хорошую физическую форму. Потом я начал участвовать в соревнованиях. Даже когда мы с Дарреном, занимаясь в сарае, сравнивали наши показатели с теми, кого показывали по телевизору, я всегда хотел быть хотя бы на секунду быстрее. Хотел поднять на 2 кг больше. Хотел сделать хотя бы еще один подход.
Но я заигрался, позволив кроссфиту стать моей целью. Я позволил ему поглотить меня самого. Я стал Ричем Фронингом кроссфит-атлетом – так видели меня другие, и так видел себя я сам.
Дело было не в том, что успех опьянил меня. Люди вокруг меня никогда не допустили бы этого. Поверьте мне, у моей семьи и друзей есть свои методы борьбы с гордыней. И дело также было не в соревновательной природе моего характера. На протяжении нескольких месяцев после Игр 2010 г. меня очень сильно беспокоила спина, и я не был уверен, что смогу вернуться к соревнованиям в 2011 г. Скажу больше: я даже не был уверен, что хочу снова соревноваться. Одно я знал точно – я не брошу кроссфит.
Мне все также нравилось тренироваться, а в нашем с Дарреном спортзале кипела жизнь.
Я просто не мог избавиться от ощущения, что в моей жизни должна была быть какая-то более высокая цель, чем банальные тренировки и соревнования по кроссфиту. Я понимал, что, если умру, люди, которые меня не знали или не были близко знакомы со мной, запомнят меня только как участника Кроссфит Игр. Больше всего меня пугал тот факт, что, если я все же умру, даже моя собственная семья – люди, которые знали меня лучше всех и любили меня больше всех, – будет, возможно, помнить меня, скорее, за кроссфит, чем за какие-либо другие заслуги.
