Чувствовал я себя неважно, в голове шумело, губы как-то нездорово и нехорошо сохли. Боялся, как бы еще не стали наливать: тогда бы и совсем расклеился.
Блинов показал на бутылки, спросил:
— Чего еще выпьем?
Свиридов сказал строго:
— Хватит. Мы пойдем.
Поблагодарил за угощение. И в коридоре, уже одевшись, сказал:
— Заявки изложите письменно и пришлите в комитет.
Любопытно, что, когда мы очутились на улице, Свиридов ничего не сказал о назойливых просьбах Блинова. Я решил извиниться за его бесцеремонность, — сказал, что виновато тут вино, а во всех других случаях Андрей очень деликатный и тактичный человек. На что Свиридов заметил:
— Ничего. За рюмкой частенько и решаются многие важные дела. Блинов не себе просит. Он мужик вятский, а я их знаю. Своего не упустят.
Андрей Дмитриевич мне потом сказал:
— Все наши просьбы председатель удовлетворил. И дал нам дополнительные мощности на Калининском полиграфическом комбинате.
Меня спросил:
— Давно ты с ним вот так… в приятелях?
— Да нет, Андрей Дмитриевич. Случайно выходили вместе из комитета, и вот, решили заглянуть к тe6e.
— Ладно, ладно, Иван. Молодец, что не рекламируешь дружбу свою с председателем. Но я все вижу, я мужик тертый и всякий нужный мне предмет под землей разгляжу. Председатель — это, брат, не шутка. Я к нему за день перед тем на прием пошел, — так меня в очередь поставили, через неделю обещали к нему пустить, а тут смотрю — сам пожаловал. Нет, это великолепно! Пусть больше дает нам бумаги, материалов, выделяет лучшие машины…
— Но я против того, чтобы вот так, дома. за столом…
— Ах ты, наивный человек! Да если выпьешь как следует, тут язык сам безо всякого контроля вертится, тут уж не до церемоний.
Как-то мы со Свиридовым снова шли по улицам зимней Москвы, и я снова предложил зайти к Блинову. Николай Васильевич не пошел. Он красочно, с театральной интонацией в голосе представил, как бы нас принял Блинов: «Во, скажет — повадились!..»
Тесные, дружеские отношения со Свиридовым соединяли нас многие годы, — я и сейчас, бывая в Москве, звоню ему на квартиру, приглашаю к себе. Но он никуда не идет. А в последнее время уж не изъявляет желания и встретиться, — не зовет и к себе. И почти всегда говорит заплетающимся языком.
Его рано проводили на пенсию, примерно в то же время у него умерла жена, прекрасная женщина — Лариса Николаевна. Видимо, жизненные катаклизмы усилили его тягу к пьянству, — он теперь много времени посвящал поискам вина, выстаивал в длинных очередях и на чем свет ругал нас с Угловым — за нашу борьбу за трезвость. Бывало, позвонишь ему, а он ворчит:
— Это вы… наделали делов… Сдалась вам эта борьба за трезвость. Кто хочет пить, он и будет пить. Это уж так… А вы принялись статьями и книгами гвоздить правительство. Вот и стоим… в очередях.
Мне так и хочется сказать: не хлеб же это, не молоко, — можно бы и не стоять, но только думаю об этом и не говорю.
Я переехал на жительство в Питер и звоню ему все реже. Предлагал определить его в группу отрезвления, но он обиделся: «Что я тебе — алкоголик?..» Недавно я приехал в Москву и позвонил ему. Он был совсем пьян. Сказал:
— Иван! Я уже не тот Свиридов. Нет человека, вышел весь…
Я сидел у телефона и не знал, что могу сделать для товарища, для человека, который еще недавно всем нам, знавшим его, работавшим под его началом, светил таким мощным умом. заражал нас волей, цельным, завидным характером. Больше двадцати лет он был председателем Госкомиздата России и сколько сделал хорошего, полезного, важного. Во многих городах построил современные полиграфические комбинаты, вывел наше русское, российское печатание книг, их качество и художественное оформление на уровень лучших европейских печатных фабрик. При нем была решена давняя, казавшаяся неразрешимой проблема — печатание нужного числа школьных и институтских учебников, — они теперь издавались в изобилии и строго по плану. Только за три года моей работы в «Современнике» одно наше издательство выпустило около тысячи книг — новинок российских писателей, около четырех тысяч было отобрано и включено в планы редакционной подготовки. Мы поставили на ноги, укрепили писательские организации во всех областях России, поддержали российских писателей морально и материально, выпустили десятки книг в серии «Первая книга в столице». Все эти дела «застойного периода» кажутся почти фантастическими на фоне нынешней неразберихи и хаоса.
И этот человек, высокообразованный, умный, с могучим характером, жалуется, что-то бессвязно лепечет… «Я уже не тот… Весь вышел…» А ему ведь немногим больше шестидесяти лет! Генерал де Голль в шестьдесят шесть вышел на политическую арену и спас Францию от позора и унижения, за десять лет президентства вывел страну на уровень могучих держав мира. А Свиридов?.. Что же с ним случилось?..
Я говорю:
— Сейчас приеду к вам.
Он отвечает:
— Не надо, Иван. Не приезжай. У меня сейчас будут болгары, — привезут вина. а ты ведь сухой, не пьешь… Не надо. Лучше приезжай завтра.
Назавтра позвонил Свиридову, но мне ответила мать его жены:
— Николая увезли в больницу. У него случилась почечная кома — очень тяжелый приступ.
Я подумал: приехали болгары, и он с ними снова выпил. Вино, вино — причина всех несчастий.
После смерти моей жены Надежды я вступил в брак со вдовой недавно умершего моего товарища, великого борца за трезвость Шичко Геннадия Андреевича — с Люцией Павловной.
И однажды мне позвонил Свиридов.
— Иван, помоги. Хочу избавиться от этой… проклятой страсти к вину.
Я позвал его к себе, определил на занятия к последователю Шичко Владимиру Алексеевичу Михайлову. Свиридов приехал и жил у нас. Иногда ночью часа в три шел на кухню и там писал дневник, который обязательным элементом входит в методику Шичко. Однажды я тоже поднялся, и мы разговорились.
— Я поначалу думал, — сказал Николай Васильевич, — что вы с Угловым занимаетесь пустяками, что борьба за трезвость у нас не имеет смысла, а тут вижу, какое это большое дело. Это же может спасти народ от кошмара пьянства.
Потом задумался и сказал:
— Слышал я, ты книгу написал о пьянстве русских писателей. Тема щекотливая, многие обидятся на тебя, но Сократ сказал: «Платон мне дорог, а истина дороже».
И еще с грустным раздумьем добавил:
— Наши писатели все пьют. Я знаю одного непьющего — это Леонид Леонов.
Прошло несколько месяцев. Бывая в Москве, звоню Свиридову, иногда захожу к нему. Пить Николай Васильевич перестал, а вот литераторы…
На днях получил газету русских писателей «День», и в ней прочел игриво-живописный опус Владимира Солоухина «Камешки на ладони».
