Дней через десять я уезжаю – у меня столько хлопот, что не знаю, с чего начать. Следующее письмо будет длиннее. Ведь не каждый день уезжаешь.
Вы можете писать мне в Варшаву на театр. A пока примите самое дружеское рукопожатие.
Полина Виардо.
Спасское, 11/23 октября 58 Дорогая девочка, все твои письма начинаются с жалоб; но я уверяю тебя, пишу тебе чаще, чем ты предполагаешь, – или же, может быть, мои письма к тебе не доходят. Наконец, пишу ли я, который говорит (с окончанием второго лица, вместо третьего) тебе часто или редко, все же не следует из-за этого вбивать себе в голову, что я забыл тебя, что я не люблю тебя больше с тех пор, как нахожусь в моей России, и проч. Bce это – причуды: я тебе доказал, что люблю тебя, и докажу тебе это еще. Успокойся, вооружись терпением и трудись: остальное придет в свое время.
Я очень благодарю тебя за твое большое письмо, хотя оно все испещрено орфографическими ошибками и его трудно разбирать; но не из-за этого я хочу воевать с тобою сегодня, а совсем по другой причине. Я нашел в твоем письме признаки недостатка, для искоренения которого ты должна приложить все усилия; я говорю о твоей чрезвычайной обидчивости, которая может сделать тебя раздражительной, озлобленной и даже неблагодарной. Г-жа Виардо забыла пригласить тебя на прогулку – вот так большая беда! Уж не думаешь ли ты, что у нее нет забот, беспокойств, и, быть может, очень важных? Разве у нее не может быть дурного настроения, несмотря на столь совершенную ровность ее характера? Ты уже причинила себе и готовишь себе впредь совсем ненужные страдания из-за своей несчастной обидчивости, которая всего лишь – больное самолюбие. Кто дал тебе право говорить об отвращении, которое г-жа Виардо будто бы питает к тебе? He чувствуешь ли ты, что будет неблагодарностью хотя бы только подозревать в ней подобное чувство к тебе – в ней, которая всегда относилась к тебе как мать. Эта манера себя умалять, унижать – тоже не что иное, как самолюбие. Избавься от этого противного недостатка, дитя мое, и будь уверена, что если только очень немногие люди любят нас (и любимы нами) по-настоящему, – то большинство готово питать расположение ко всякому, кто никого не обижает и не огорчает. Предполагать, что другие люди злы – это значит признаваться, что сам не чувствуешь себя добрым. Ты без всякой на то причины испортила себе, как сама говоришь, каникулы года в Куртавнеле; пусть это послужит тебе уроком!
Вот и это урок, и очень длинный – и который, может быть, заставит тебя пожалеть о столь сильном желании иметь от меня письма. Тем не менее, я должен был дать его тебе; не будем больше говорить об этом. Должен сказать тебе, что я болел лихорадкой, которую подхватил на охоте; я выздоровел, но еще не выхожу. – Через две недели я покидаю Спасское; зиму проведу в Петербурге. Пиши мне, до нового распоряжения, по следующему адресу: B С.-Петербург, Россия, в редакцию журнала «Современник» для вручения г. И. Тургеневу».
Нет надобности писать адрес по-русски. Напишу тебе тотчас по прибытии в Петербург. Твои обещания хорошо работать очень радуют меня; постарайся, чтобы к моему возвращению в Париж ты могла сыграть мне бегло сонату Бетховена, написать большое письмо даже без намека на ошибку – и главное – чтобы ты больше не была обидчивой. Вот тогда-то уж я буду тебя любить!
Это не мешает мне очень и очень любить тебя уже и теперь. Желаю тебе доброго здоровья и бодрости. Обнимаю тебя очень крепко и остаюсь
любящий тебя отец И. Тургенев.
С.-Петербург.
18/29 ноября 1858
Вот уже целую вечность я не получал от вас писем, дорогая и добрая госпожа Виардо; Полинетта пишет мне, что вы в Пеште, на всякий случай пишу вам туда. B Петербурге я уже четыре дня, но еще не выходил из комнаты: в дороге схватил довольно сильный бронхит; сейчас мне лучше, но кашель все еще сильный. Вот мой адрес: С.-Петербург, Большая Конюшенная, дом Вебера, № 34. Пишите мне, прошу вас. Вы одна в Пеште или же с вами Виардо? Довольны ли вы публикой и как вам нравятся венгерцы? Я всегда питал слабость к этой энергичной и рыцарственной нации. Кажется, следует оставить всякую надежду увидеть вас в Петербурге; великая княгиня только что уехала. Ходит слух, что вас ждут в Варшаве, правда ли это? Сколько времени вы пробудете в Пеште? Bce эти вопросы очень существенны для меня, и с вашей стороны было бы большой любезностью на них ответить, иначе я с огорчением предвижу изрядный перерыв в нашей переписке, которой все же не следует дать погибнуть после того, что она так долго продолжалась.
Я написал вам за несколько дней до отъезда из Спасского, надеюсь, что письмо мое дошло до вас, там я сообщал вам некоторые подробности моего времяпровождения и касался важного вопроса, волнующего все умы в России. Большинство дворянства противится не освобождению людей (здесь все единодушны), а передачи им части земель; тем не менее, следует надеяться, что правительство, опираясь на меньшинство, доведет дело до благополучного конца. Что касается меня, то я так устроил свои дела, что предполагаемое освобождение ничего не изменит в моих отношениях с крестьянами. Новый порядок вещей войдет в силу со следующей весны, и, когда мы увидимся, на мне уже не будет клейма владельца душ.
Работа, которую я привез из Спасского (я имею в виду свой небольшой роман[53]), одобрена моими здешними собратьями, и я рад видеть, что не напрасно терял время.
Theuere Freundinn[54], я с нетерпением жду от вас известий. Напишите мне хотя бы четыре строчки. Кланяйтесь Виардо, если он с вами. Желаю вам всего самого лучшего и дружески жму вам руки.
Ваш И. Тургенев.
Пелагея (Полинет) Ивановна Тургенева – дочь Ивана Сергеевича Тургенева. Фотохудожник Этьен Каржа. 1870-е гг.
Тургенев возвращается в Россию летом 1858 года. И снова в далекий теперь Куртавнель идут письма.
Спасское, 12 апреля 1859 г.
Вот я и снова в моем старом гнезде, дорогая и добрая госпожа Виардо! Ho я здесь только на три недели. – Эта мысль особенно утешает меня, когда я поглядываю в окно: на земле снег и грязь, в воздухе дождь, большая белая простыня, мокрая и грязная, вместо неба, ветер стонет, как больной ребенок – отвратительно!
Правда, это может, это должно измениться с минуты на минуту. Через неделю, может быть и через пять дней, у нас появятся и листья, и трава! Ho пока только присутствие черных ворон с белыми клювами, жаворонков и дроздов возвещает нам весну. Другие признаки: мухи начинают выходить из своей летаргии, воробьи ссорятся и щебечут больше, чем когда-либо, стая диких гусей пересекает небо, дуновение ветра, более теплое, чем обычно, доносит запах почек, уже набухающих на ветках ивняка – и все же нельзя расстаться ни с шубой, ни с шарфом, ни с меховыми сапогами. Дороги непроходимы – все реки вскрылись! – Горе тем, кто заболеет в такое время! Для них не будет ни лекарств, ни врачей! Мольер сказал бы, что именно это и может их спасти – полная невозможность поехать к соседям – или принять их у себя! Ho что я – ведь у нас нет соседей. Единственный сосед, которого мы имели, добрый и милый малый, недавно умер. Грустно мне вспоминать об этом… я готов был наговорить тысячу глупостей.
