В «физиологических очерках», в том числе и в «Иване Савиче Поджабрине», чувствуется прямая преемственность с петербургскими повестями Гоголя («Невский проспект», «Шинель», «Нос» и другие).
Белинский положительно оценивал «физиологические очерки», подчеркивая их общественное значение. Цензура и царь были не в шутку встревожены появлением этой литературы, проникнутой демократическим духом.
«Физиологические очерки» стали важной ступенью в развитии критического реализма «натуральной школы». Своим очерком Гончаров включался в это общее русло развития русского критического реализма. И если бы очерк был опубликован своевременно, он получил бы более высокую оценку критики, чем в 1848 году. К тому времени жанр «физиологического очерка» был, собственно говоря, уже пройденным этапом русской литературы.
Как справедливо указывалось в советском литературоведении, образ героя гончаровского очерка, Поджабрина, связан с гоголевской традицией. Ивана Савича с полным основанием можно назвать младшим братом Ивана Александровича Хлестакова. Однако это, конечно, более мелкий тип пройдохи-чиновника. В отличие от Хлестакова, Поджабрин не разъезжает по провинции. Он безвыездно живет в Петербурге, но беспрестанно переезжает с одной квартиры на другую «вследствие того, что его притесняют», — за что же? Подобно герою «Ревизора», Поджабрин очертя голову «жуирует» жизнью. Его философия цинична и проста: «Жизнь хороша, надо жуировать». По словам автора, «выше и лучше этот он ничего не знал». Ему то и дело приходится выбираться из той или другой любовной «истории». Иван Савич «признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека». На самом деле он был невежествен («дух науки пронесся над его головой, не осенив ее крылом своим»), легкомыслен, мелко тщеславен, хвастлив, падок на вранье. Но врал не столь «гениально», как Хлестаков: у него и фантазия беднее и нет таких горизонтов в интриге, как у Хлестакова. Однако при известных обстоятельствах он, конечно, тоже может развернуться и сыграть роль не хуже Хлестакова.
В фигуре Поджабрина Гончаров представил обнаженную «физиологию», всю неприглядную сущность нравов и быта той значительной части чиновной братии, которая была насквозь поражена пороками паразитического существования.
Очерк Гончарова содержит ряд житейски-комических сцен и положений, полон того естественного и живого юмора, который так органичен для таланта Гончарова.
В «Поджабрине» Гончаров скупыми, но выразительными мазками рисует портреты, воспроизводит живую индивидуальную речь многих обитателей большого четырехэтажного дома, данного как бы в разрезе, — от баронессы до горничной и слуги Авдея, столь же типичного, как и хлестаковский Осип.
Все эти особенности развивавшегося художественного таланта Гончарова органически связывали его с начавшим складываться тогда в русской литературе направлением критического реализма.
* * *
Для домашнего, вечернего чтения в семейном кругу Майковых был написан Гончаровым и очерк (своего рода «зарисовка с натуры») «Хорошо или дурно жить на свете». Очерк начинается с рассуждения о том, что жизнь состоит из двух различных половин: «практической» и «идеальной». В первой — мы «рабы труда и забот». Не такова вторая. Там перестаешь «жить для всех» и живешь только «для себя». Эта, «эстетическая», сторона жизни открывает «простор сердцу», «сладким думам», «тревожным ощущениям и бурям», но отнюдь не умственным и политическим, а «бурям души», которые освежают «тяготу вялого существования».
Эти философические рассуждения отражали, видимо, не столько житейскую философию самого автора этюда, сколько настроения среды, в которой он находился. Правда, жизнь самого Гончарова тогда тоже складывалась «из двух различных половин». Отбыв часы «скучно-полезной службы» в департаменте, он уходил в «идеальную» сферу — к занятиям литературой и дружеской беседе среди любителей искусства. Гончаров, возможно, отдал известную дань эстетизму, романтическому презрению к прозе жизни, царившим в «артистическом гнезде» Майковых. Но в «Хорошо или дурно жить на свете» раскрывается уже ироническое отношение его к этим теориям. Тонко подсмеиваясь над людьми, склонными по всякому поводу до смешного трагизировать жизнь, он советует им отправиться в «замок фей», в институт благородных девиц, и там «избавиться от ига существования и скуки».
В начале сороковых годов Гончаров с друзьями часто посещал Екатерининский институт благородных девиц на набережной Фонтанки, где служила воспитательницей одна из Майковых. Эти посещения всегда вызывали у Гончарова насмешливое настроение.
Изъясняясь нарочито высокопарно, Гончаров подтрунивает в очерке над сентиментальным, ангельским воспитанием и «розовым существованием». Он не может поверить романтике всех этих мнимых очарований. Он слышит, как учат здесь и «правдоподобно лгать».
В числе посетителей этого «царства фей», убежища «от скучно-полезной жизни», автор очерка выделяет две фигуры. Одна из них — это «питомец дела и труда, более других изведавший горечь муравьиных хлопот и пчелиной суматохи, тщету и скуку человеческой жизни и мудрости», другая — романтически восторженный юноша: «он песнею приветствует светлую зарю своей жизни». Ироническое противопоставление этих фигур, их юмористическая обрисовка, пародийное употребление романтической фразеологии — все это воспринимается как первое, легкое видение будущих героев «Обыкновенной истории».
Шутливо-иронический тон ранних произведений Гончарова — не только литературная манера, но и одна из самых характерных черт его уменья мыслить вообще. Этот склад его ума живо обнаруживается в непринужденной обстановке, в кругу друзей.
Весьма излюбленным удовольствием на семейных вечерах Майковых была игра в вопросы и ответы. В этих турнирах остроумия всегда участвовал и Гончаров. Более того, он был, видимо, центральной фигурой. Чувствуется, что у спрашивающих имеется повышенный интерес к его мнению, что в нем видят знатока жизни и человеческих душ.
Кто-то спрашивал Гончарова: «Какая власть сильнее: рассудка или любви?» Иван Александрович экспромтом отвечал: «Рассудок никогда не руководствует всеми действиями человека, но любовь очень часто. Мы можем припомнить несколько человек, которые из любви делали глупости или злодеяния, но не вспомним ни одного, который бы силою рассудка уничтожил в себе любовь. Одно время и разлука от нее исцеляют. Люди так уж созданы!» Далее Гончарова спрашивали: «По вашему мнению: какой недостаток всех труднее исправить?» Следовал ответ: «Эгоизм и скупость. Эти два недостатка не только трудно, но невозможно исправить: они что старее, то сильнее».
