Всесторонность и гармоничность – основные черты его личности. Но, “говоря о Петре, – замечает Белинский, – многие видят в нем больше реформатора и забывают колоссально нравственный и религиозный дух, которого вся жизнь была страстным служением идее. А пафос к идее есть живой источник, из которого не могут не вытекать живые результаты. Если бы Петр был только необыкновенно умный человек, только политический, а не религиозно-нравственный действователь, его реформа не имела бы таких великих действий. Нужно религиозно-нравственное начало, составлявшее основу его духа, в соединении с исполинской гениальностью, – вот что оплодотворило и оживило реформу Петра, дало ей силу, прочность и жизненность”. Одного рационалистического убеждения было мало. Внутренний огонь поддерживал его непоколебимую уверенность в себе, в правоту своего дела, в творческие силы русского народа. Глубокая вера и наивный инстинкт видны во всех проявлениях его души, в полной движения своеобразной жизни, в политической и государственной преобразовательной деятельности.
Свои “задушевные идеи” Петр Великий распространял не одними указами, не только повелениями, но и личным примером, “неустанным” трудом. В детстве деятельная жизнь для здорового, сильного организма – потребность и наслаждение. Играючи и забавляясь, без всякого принуждения, Петр принимается за изучение ремесел и военного искусства, исполняет “свою охоту”. Впоследствии труд становится для него нравственным долгом, равно обязательным для всех, не исключая сана и происхождения. “Трудиться надобно, – говорил он возвратившимся из заграничного учения молодым дворянам: я – царь ваш, но у меня на руках мозоли, а все для того, чтобы показать вам пример и хоть бы под старость увидеть мне достойных из вас помощников и слуг отечества”. Сам он был мастером четырнадцати ремесел. Даже в последние годы жизни Петр не оставляет механического труда. В каждом из его дворцов устроена особая комната с токарным станком, которую он называл местом отдыха. Он дорожил временем и не тратил его на бесполезные забавы. Трудолюбие его изумительно. Царь обыкновенно вставал в 4-5 часов и назначал приемную аудиенцию ранним утром. Он не любил многословия. Слог писем и указов краткий, энергичный и своеобразный: несмотря на изобилие иностранных слов и книжных оборотов, производит впечатление живого разговора. Частная жизнь его представляла образец строжайшей умеренности. Простота обращения, одежды и экипажа общеизвестна. “У него не было ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни пажей, ни драгоценной посуды”. Ордена надевал на себя только в праздничные и церемониальные дни. Когда в день коронации императрица поднесла ему свою работу: роскошный кафтан, шитый серебром, Петр встряхнул его, отчего несколько блесток осыпалось на пол. “Смотри, – сказал он государыне, – слуга сметет это вместе с сором, а ведь здесь с лишком дневное жалованье солдата”. Бюджет двора государя не превышал шестидесяти тысяч рублей в год. Петр говорил, что в жалованье своем волен, но с народа собранные деньги должен употребить на государство: в них обязан дать отчет самому Богу.
Историки и психологи много обращали внимания на одну замечательную черту в своеобразной личности Петра: “самодержавный повелитель миллионов, он, по особенным ли потребностям своей гениальной природы, или по глубоко обдуманному плану, соединяет с царским саном характер частного лица: передает почести и роль государя подданному, а сам становится в ряды не только простых граждан, но и работников”. Всесторонность его личности и, так сказать, универсальность в значительной мере объясняется условиями среды и характером эпохи. В конце XVII века русская жизнь была поистине взбаламученным морем. устои придворной жизни разрушены. Опальный царь ушел из дворца на улицу, с вершин общества спустился до самого его дна, окунулся в слободскую жизнь иноземных поселенцев. Условия воспитания совершенно исключительные. Ни одному русскому человеку не было доступно такое разнообразие в отношениях и обстановке. Сословные различия, религиозная распря между своими и чужими, национальная вражда, понятия, нравы и обычаи разных слоев общества; сопоставление русского с иноземным, искусство иностранцев, их приемы общежития, высшая культура и т. д. – все это проходило перед глазами молодого Петра. Разнородная среда давала ему множество импульсов самодеятельности. Постоянное живое общение с людьми всевозможных профессий, достатков, чинов выработало убеждение, что трудящийся человек во всех положениях может принести пользу своему народу; в этом отношении он не делает различия между министром, сановником, техником, простым рабочим, монархом и последним солдатом, готовым самоотверженно постоять за свое отечество. Воспитанный непосредственной жизнью, Петр является эмпириком и утилитаристом чистейшей воды. То, что вначале делалось в силу необходимости или потому, что он находился “в чину учимых”, то впоследствии обращается в привычку, исполняется как веление “совести”, стало сознательным преследованием государственной пользы. Впрочем, переходя в положение подчиненного, Петр никогда не передавал своему подданному прав самодержавия, но только внешние его атрибуты. Факт не беспримерный в русской истории. То же проделывал и Иоанн IV. Но у Грозного была только психопатическая комедия, полная острого драматизма. У Петра подобное превращение являлось государственным актом, вызванным просветительными целями, военными действиями и политическими условиями. Устанавливались отношения не подданного к абсолютной власти, а совсем другие, необычайные для русской национальности. Петра возможно б назвать le premier citoyen russe[6], когда он предпочитал положение полноправного гражданина положению монарха. По свидетельству Нартова, после посещения английского парламента царь заметил: “Весело слышать, когда сыны отечества королю говорят явно правду: сему-то у англичан учиться должно”. В России ничего подобного нельзя было ни слышать, ни видеть. Петр не доверял установившимся отношениям между подданными и властью; он знал, что под внешним благочинием скрываются ложь, лукавство, подобострастие, предательство и корыстолюбие. Царь искал правды в своих подданных. Даже действия сената он подчинил публичному суду (указ 2 марта 1711 г.).
Утверждают, что Петр – более завоеватель, чем преобразователь. Но отношения его к войне, даже в молодости, показывают, что то, что ставится ему в вину, вызвано было необходимостью национальной самозащиты. Материальные и политические выгоды для него стояли выше успехов военного оружия; он никогда не увлекался до самозабвения пылом сражения и торжеством победы. Для него война не цель, а средство, народное бедствие временное, но необходимое для благосостояния народа и национального развития. Он не принадлежал к тем завоевателям, которых Вольтер справедливо окрестил позорным именем “великие разбойники”. Царь и его сподвижник Остерман подсмеивались над шведским королем, который очень любил подраться и вне войны не знал героизма. Петр не походил на славолюбца-завоевателя. Завоевания его были необходимы для создания в России возможности европейской цивилизации.
