Мы обратились к Бен-Шахалю, военному губернатору, он, вроде бы, нам сочувствовал, делал вид, что это его беспокоит, даже дал приказ прекратить земляные работы. Но однажды мы с Ноахом увидели, что там работает трактор, а мы еще не проверили этот участок. Здесь могли быть могилы. Арабы утверждали, что их нет, но мы обязаны были располагать достоверной информацией.
Я обратился к военному посту на кладбище (он был установлен для нашей охраны). Попросил немедленно сообщить администрации, что арабами нарушается приказ. Они, вроде бы, сообщили. Но за этим ничего не последовало. Тогда Ноах спустился в город, чтобы найти телефон и сообщить лично. Ушел и надолго пропал. За оградой кладбища, неподалеку, был еще один армейский пост. Я обращался к солдатам несколько раз, требуя вызвать сюда губернатора. Они уверяли, что сообщили ему, но опять-таки никто не появился. А работы продолжались и вела их большая группа арабов. Тогда я решил сам пойти и прекратить работы. Тракторист наотрез отказывался заглушить мотор. Дошло до того, что трактор повредил водопроводную линию, которой пользовалось все арабское население Хеврона. Из военной администрации так никто и не приехал. Мне ничего более не оставалось, как вынуть пистолет и выстрелить. Выстрел я произвел в воздух, над головой тракториста, и только тут он прекратил работу. После этого пришла еще одна группа арабов — как они сказали, чинить водопроводную линию.
Спустя некоторые время ко мне на помощь прибыли Элиэзер, Ноах и Цахор. Это было кстати, ибо противостоять в одиночку целой группе разъяренных арабов было опасно, даже с пистолетом. Элиэзер взял мотыгу и принялся бить ею по водопроводной трубе. Тогда арабы сообщили в военную администрацию. Вот тут-то они наконец прибыли. За те четверть часа, что понадобились для этого, нам пришлось выдержать яростную атаку: в нас стали кидать камни, стрелять из рогаток. Я предложил ребятам отходить. Но и это было непросто — в нас продолжали кидать камни, мы в ответ отстреливались. Было нас трое, Ноах немного отстал. Арабов же было не менее полусотни. Выхода не было — только стрелять.
Прибыла полиция, приехал Цвика. Арабы, зная его, принялись жаловаться: мол, я стрелял… Что же делать? Если признать, что показания арабов верны, меня следует арестовать. Но арестовывать меня не стали — значит, и Цвике пошли впрок некоторые наши уроки.
Так мы добились кое-чего на этом участке кладбища, где, надо думать, все же имелись еврейские захоронения. Да, трудно нам было ладить с военной администрацией. В их поведении явно чувствовалось отсутствие патриотизма. Они всегда выворачивали факты наизнанку, толковали их не в нашу пользу. Показываешь им карту, начинаешь объяснять, что, может быть, здесь могила — они сомневаются. Но если им говорит что-нибудь араб — здесь у них возражений нет.
Итак, летом 1976 года я занимался исключительно реставрацией кладбища, а раскопки в синагоге «Авраам-авину» практически прекратил. Я понимал, что возврата к прошлому уже быть не может: не будет там больше уборной, загона для скота, заборов. В то время уже шли переговоры об официальном завершении раскопок, которые мы начали.
Спустя некоторое время Менахем Ливни сообщил мне, что есть, наконец, официальное разрешение раскапывать синагогу, и добавил: «Однако русским запрещено!». Это было уже что-то новое — явная дискриминация. Я тут же по телефону выразил свое возмущение; не знаю, как понял меня Менахем Ливни, потому что разговор он прекратил.
Что мы предприняли? Пошли работать — группа «русских» и несколько ребят из Америки, присоединившихся к нам.
Через пару дней Ливни передо мной извинился и сказал, что запрет для «русских» отменен. Для меня это не имело существенного значения — мы все равно работали. Пусть будет стыдно тому, кто это придумал.
В ту пору — не помню точно, в какой день, — на наших раскопках появился Шимон Перес, министр обороны. Он был с визитом в Кирьят-Арба. Я не пошел на работу, намереваясь встретиться с ним. Но на совещании в Управлении возник какой-то спор, и Шимон Перес демонстративно покинул его, поехал в Хеврон к шейху Джабри. После этого визита он пришел посмотреть на нас.
Перес стоял, внимательно слушая объяснения военного губернатора, а мы копались внизу, в яме, среди мусора и грязи. Он даже не поздоровался, вообще не снизошел до разговора с нами. Видимо, обиделся на всех кирьят-арбовцев.
И тут посыпались жалобы на нас от «местного населения» — в это время у власти было уже много представителей ООП. Арабы пригласили Шимона Переса посетить уборную, разрушенную отчасти нами (впоследствии эту уборную даже назвали его именем). Впечатление было тягостным. Идет министр обороны Израиля осматривать сортир, который давно не действует. Идет посмотреть, как эти евреи-варвары во главе с профессором Тавгером нанесли арабам ущерб. И то, что уборная эта стоит на синагоге, — это его не касается…
Тут же на базаре Перес выступил перед арабами, заверил, что уборная будет восстановлена.
Действительно, через два часа пришли солдаты, взобрались на крышу уборной, как бы защищая ее от нас, экстремистов. А восстановить ее все равно невозможно: воды нет, трубы забиты основательно… Я бы Шимону Пересу прямо в лицо сказал — я этого не допущу, чтобы в синагоге «Авраам-авину» стояла уборная арабская! Не бывать этому никогда больше! Кончилось это время…
Визит Переса был отмечен и еще одним событием. После того, как он пообещал арабам свою поддержку, те сразу сообразили, как он ко всему относится, и в нас полетели камни. Мы стояли внизу и, как могли, защищались. Но стоило нам метнуть несколько брошенных камней обратно в хулиганов, как тут же появились солдаты. Элиэзера арестовали… А я думал — представим себе, что я в Москве. Иду по улице, и в меня кидают камни. Только за то, что я еврей. Не было там такого. А если бы было — поднялся бы шум. А здесь, дома, в Израиле, — кидают в еврея камни, и еврейская полиция его же арестовывает. За то, что он еврей?..
Правда, Элиэзера вскоре выпустили. Арест этот был «для вида». Начальник полиции знал «правила игры». Напоил его кофе и с заднего хода выпустил. Спрашивается: к чему эти игры?
Раскопки велись широким фронтом, я бы сказал — с размахом: появились местные ребята, появилось и новое руководство. До этого считалось, что раскопками руковожу я, ибо знал, где и что копать, разбирался в картах, ориентировался на местности. И вот появился Ноам. Его назначили руководить работами и платили за это деньги. Был он учеником рава Левингера, а Левингер поддерживал связи с военным губернатором.
Нам это не понравилось, особенно Элиэзеру. На эту должность рассчитывал он, поскольку она хоть как-то оплачивалась. Других источников заработка у него не было, и он должен был либо копать, как прежде, либо подыскивать другую работу. Это задело его настолько, что он говорил: «Я этого раву Левингеру не прощу даже в Йом-Кипур, как положено прощать еврею еврея». Потом он поостыл.
