В бурцевском «Общем деле» ее критиковал И. А. Бунин; такие же статьи были помещены в «Руле» и в ряде других эмигрантских газет. Можно сказать, что ни одна из книг о большевиках не наделала столько шуму за границей, как «книга Уэллса о России»[125]. Впрочем, сам Уэллс еще раньше и столь же недвусмысленно определил свое отношение к эмиграции. «Политическое лицо русских эмигрантов в Англии, — писал он в „России во мгле“, — заслуживает лишь презрения»[126]. Отношения разладились и со многими интеллигентами из тех, с кем Уэллс прежде был близок. Так, сын В. Набокова рассказывает о том, насколько была не похожа встреча его отца (теперь эмигранта) в конце 1920 или в начале 1921 года на их предшествующие две встречи:
«На этот раз не было ни банкетов, ни речей; не было даже игры в мяч с Уэллсом, которого никак не удавалось убедить, что большевики — это особая, жестокая и всеобъемлющая форма варварского угнетения, столь же древняя сама по себе, как пески пустыни, а вовсе не новый революционный опыт, за который его принимали многие иностранные наблюдатели»[127].
Разумеется, досталось автору «России во мгле» и от многих соотечественников. Они засыпали его негодующими письмами и открытками, появилось множество крайне резких статей в британской прессе. Но самое известное выступление против Уэллса принадлежит Уинстону Черчиллю.
Уэллс и Черчилль прежде отнюдь не были противниками. В 1908 году Уэллс решительно поддержал Черчилля во время парламентских выборов. Черчилль был кандидатом от либералов, ему противостояли кандидаты от консерваторов и лейбористов, и Уэллс, к возмущению многих своих друзей, опубликовал в печати письмо «Почему социалисты должны голосовать за мистера Черчилля». Он доказывал там, что лейбористский кандидат все равно не имеет шансов на избрание, тогда как Черчилль, победив с помощью лейбористов, окажется чрезвычайно полезен делу социализма. В молодом Черчилле он видел человека с широким, активным, быстро развивающимся умом. Он считал, что Черчилль чужд реформистских идей. К тому же Уэллс вынес наилучшие впечатления из общения с Черчиллем во время Первой мировой войны. Именно в бытность Черчилля министром военного снаряжения Уэллсу и другим сторонникам танка как боевого средства удалось добиться производства этого вида военной техники вопреки Китченеру, которой отвергал эти «механические игрушки»[128].
Однако с 1920-х годов отношения добрых знакомцев резко переменились. Черчилль стал для Уэллса почти что синонимом реакционера. В такой роли он дважды появлялся в произведениях писателя. В утопии «Люди как боги» (1923) он принял обличье Руперта Кетскила. Уэллс потом рассказывал, как в процессе создания этой утопии один из персонажей совершенно вышел из-под контроля и стал все больше походить на Черчилля. Автор не успел опомниться, как его персонаж начал войну против утопийцев[129]. В романе «Самовластье мистера Парэма» (1930) Черчилль выступает под прозрачным псевдонимом Бристон Берчиль, который оказывается прямым пособником диктатора Парэма.
Вторая мировая война на время вновь сблизила их. Уэллс писал о Черчилле как о великом военном руководителе и о человеке, всю жизнь восстававшем против косных традиций, но незадолго до окончания войны, в декабре 1944 года, Уэллс в «Дейли трибьюн» потребовал отставки Черчилля, этого «будущего английского фюрера»: «Или мы покончим с Уинстоном, или Уинстон покончит с нами»[130].
Однако переломным моментом в отношениях Уэллса и Черчилля было все-таки столкновение из-за «России во мгле».
Пятого декабря 1920 года в том же еженедельнике «Санди экспресс», где перед этим печаталась по главам «Россия во мгле», была опубликована статья Черчилля «Мистер Уэллс и большевизм». Она и послужила началом дальнейшей полемики.
Статья Черчилля открывалась небольшим вступлением, где комплименты самым затейливым образом перемежались с иронией.
«Если такой писатель, как Уэллс, чьими философскими романами мы все зачитывались, решил столь беспрекословно разъяснить нам один из важнейших политических вопросов современности, — писал он, — мы обязаны отнестись к его словам со вниманием. Тем более что Уэллс не только писатель, но и историк. Если человеку удалось за год написать историю мира от образования туманностей до Третьего интернационала и от протоплазмы до лорда Беркенхеда, не приходится сомневаться в том, что в России он за две недели сумел досконально во всем разобраться и стать специалистом по русским делам»[131].
Черчилль не сомневается в огромном влиянии Уэллса на умы современников и своей статьей стремится это влияние свести на нет. Эту цель он провозглашает в конце статьи со всей откровенностью. Уэллс, пишет он, ничего не понял в России. Поэтому «мы <…> должны позаботиться о том, чтобы народы Великобритании, Франции и Соединенных Штатов не пребывали в неведении и чтобы у них не осталось сомнений в причинах и характере этой ужасной катастрофы. Уэллс не прав, — продолжает Черчилль, — страдания русского населения объясняются отнюдь не блокадой, а тем, что коммунизм подорвал дух предпринимательства. Если коммунисты купят на ворованные деньги несколько паровозов, они у них все равно станут. Есть только один способ помочь России — освободить ее от большевиков. Тогда она сумеет использовать собственные ресурсы и не будет нуждаться в экономической и продовольственной помощи»[132].
Уэллс реагировал на статью Черчилля быстро и бурно. Неделю спустя в следующем же номере «Санди экспресс» он выступил с ответом и остался доволен результатами этой полемики.
«Книга, когда она еще печаталась в виде газетных статей, вызвала такой шум, что Черчилль счел необходимым на нее ответить. Я выступил с контрответом. И убил его»[133], — писал Уэллс Горькому 21 декабря 1920 года. А два года спустя он вспоминал об этой полемике в таких выражениях: «Мы затеяли с ним (т. е. с Черчиллем. — Ю. К.) основательную перебранку по поводу России несколько лет назад, и, если память мне не изменяет, мистер Черчилль получил по заслугам. Я сохранил об этой истории наилучшие воспоминания. Он, конечно, мог вынести иные впечатления»[134].
При этом мера неприятия революции и марксизма у Уэллса по-прежнему достаточно велика. От своих убеждений Уэллс не отказался ни в 1920 году, ни позже, хотя довольно высоко оценил деловые и политические качества Ленина. Ленин, пишет Уэллс, говорит «быстро, с увлечением, совершенно откровенно и прямо, как разговаривают настоящие ученые»[135]. В книге «Труд, богатство и счастье человечества» (1931) Уэллс назовет Ленина «человеком научного склада»[136].
