Тем не менее, Рузвельт продолжал свою политику в надежде, что события продвинут США в сторону усиления политики вмешательства. 25 апреля на заседании Кабинета он сообщил всем недовольным, что расширение зоны патрулирования Атлантики было «шагом вперед». Стимсон ответил: «Что ж, я надеюсь, вы продолжите шагать, господин Президент. Шагайте», — остроумная реплика, которая вызвала смех и одобрение за круглым столом. Несколько членов Кабинета отметили, что они никогда еще не слышали, чтобы с президентом говорили таким тоном в его собственном Кабинете министров. Обычно, будь то заседание Кабинета или пресс — конференция, президент произносил шутки, на которые аудитория реагировала льстивым смехом. То, что в этот раз ситуация была кардинально противоположной, отображает недостатки назначения республиканца, пожилого человека, которому было нечего терять, в котором нуждались больше, чем он сам нуждался в ком‑то: всегда очень сильная позиция для номинального подчиненного.
Некоторые полагали, что Рузвельт в начале лета 1941 года искал повод, который Гитлер старался ему не дать. Вероятно, наиболее значительным вкладом Рузвельта в июне было решение не осложнять ситуацию, когда Гитлер начал операцию «Барбаросса» против России, а Черчилль хотел предложить помощь Советскому Союзу. По этому поводу Черчилль произвел на свет (в частном разговоре) острохарактерный афоризм: «Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы замолвил за дьявола словечко». Парадокс заключался в том, что Черчиллю, более чем Рузвельту, приписывали серьезные антикоммунистические настроения (почти навязчивые). С другой стороны, ФДР руководил страной, в которой антикоммунистический невроз был выражен сильнее, чем в Британии. Кроме того, Рузвельт более чутко прислушивался к общественному мнению, чем Черчилль. Немедленным следствием восторженного согласия Рузвельта стало то, что они с Черчиллем сошлись во мнении предоставить помощь России. Таким образом, в течение двадцати четырех часов после нападения Германии Черчилль выступил по радио с речью, главным положением которой стало: «Любой человек или государство, которое борется против нацизма, получит нашу поддержку». В отношении Белого дома он не рисковал.
Таким образом, ответ на вторжение Гитлера в Россию не навредил англо — американским отношениям. Наоборот, Рузвельт и Черчилль были тесно связаны, хотя и не стальными обручами, в мрачной уверенности, что Красная Армия сможет держать оборону против Вермахта лишь несколько месяцев, но в их общих интересах было растянуть это время как можно на дольше.
Тем временем полным ходом шли приготовления к встрече, спланированной Гопкинсом, между его старым (но не развенчанным) героем Рузвельтом и его новым героем Черчиллем. Стремление прояснить ситуацию с обеих сторон явилось толчком к совместным действиям. Встреча состоялась в заливе Пласентия, Ньюфаундленд, в середине августа 1941 года. ФДР прибыл на американском крейсере, на который он тайно пересел с президентской яхты близ острова Мартас — Винъярд. Черчилль из более скромной по размерам страны пожелал прибыть на большем корабле с тем оправданием, что ему пришлось пересечь океан, а не просто обогнуть восточное побережье Америки. В первый же день (в субботу) Черчилль отправился приветствовать Рузвельта на американский корабль Augusta. На встрече премьер — министр передал ему письмо от Короля Георга VI, по своему содержанию напоминающее рекомендательное. По какому‑то удивительному стечению обстоятельств и потому, что монарший государственный визит в США 1939 года включал выходные в Гайд — Парке, на тот момент король знал Рузвельта гораздо лучше, чем Черчилль. Рузвельт принял письмо и его предъявителя со словами, вселяющими надежду — «наконец‑то мы встретились».
В первый же день Черчилль отобедал и отужинал на корабле Августа: на обед были приглашены только Рузвельт, Черчилль и Гопкинс, на ужин — весь высший офицерский состав обеих стран [71]. После этого Черчилля попросили дать оценку военной ситуации. На следующий день Рузвельт нанес визит на британский корабль, где под тяжелыми артиллерийскими орудиями состоялась военно — церковная служба. Выбор гимнов был под стать моменту: «За тех, кто в опасности в море» (в Америке известен под названием «Вечный Боже, спаси и сохрани»), «Вперед, воины Христовы» и «О, Господи, наша помощь в столетьях минувших». Вся команда корабля присоединилась к гимну — Рузвельт и Черчилль были весьма тронуты. Событие, в особенности первый исполненный гимн, впоследствии стало пророческим в отношении британских матросов и офицеров. Многие из них утонули, когда этот большой линкор был потоплен японцами близ полуострова Малакка в Малайзии четыре месяца спустя.
После службы подали английский обед — никакого сухого закона, конечно, — затем последовали два дня официальных встреч. Во вторник после полудня корабли отплыли в разных направлениях. В каком‑то смысле наиболее важной частью встречи было установление отношений между начальниками служб двух стран, что стало абсолютно необходимо в 1942, 1943 и 1944 годах. Президент и премьер — министр также сделали значительные шаги навстречу друг другу. Их совместное коммюнике, которое позднее станет известным под названием Атлантическая хартия, привлекло много внимания, но это, пожалуй, было наименее важным событием встречи. Коммюнике, конечно, не обязывало Рузвельта вступать в войну или проводить жесткую линию предупреждения по отношению к Японии, чего хотела Великобритания. Большая часть документа состояла из восьми довольно туманных пунктов послевоенного устройства мира; никакого вреда в ней не усматривалось, но Черчилль инстинктивно полагал, что победа над Гитлером — это значимая военная цель, и Рузвельта могли бы обвинить в том, что он опережает события, провозгласив цели войны, в которую он еще не вступил. В действительности, ФДР уже озвучил военные цели, когда изложил в своем январском обращении «О положении в стране» концепцию Четырех свобод: свободы слова, свободы вероисповедания, свободы от нужды и свободы от страха.
По возвращении в Вашингтон Рузвельт подготовил один из своих знаменитых «танцев» — два шага вперед и шаг назад. Когда его спросили о значении встречи в Ньюфаундленде, он ответил: «Обмен мнениями. Вот и все. Ничего больше». На вопрос о том, приблизились ли США хоть на шаг к тому, чтобы вступить в войну, ФДР сказал: «Я бы сказал, „нет“». Дебаты между изоляционистами и сторонниками вмешательства становились с каждым днем все ожесточеннее. Чарльз О. Линдберг, национальный герой, заявил, что «три наиболее важные группы, которые насильно склоняют страну к войне, — это британцы, евреи и администрация Рузвельта».
Общее отношение к еврейскому вопросу у Рузвельта было несколько противоречивым. Среди его советников было много евреев, и отчаянные оппоненты поносили его «новый курс», называя его «еврейским». Однако иммиграционные законы ограничивали въезд беженцев после жестоких погромов Гитлера, и антисемитизм с хорошими манерами того времени повлиял на Госдепартамент, в частности на друга ФДР из администрации Вильсона, Брекинриджа Лонга, который на тот момент был ответственным за выдачу виз беженцам. Тем не менее, в конечном итоге, как напоминает нам Герхард Л. Вайнберг, Соединенные Штаты «приняли в два раза больше еврейских беженцев, чем все остальные страны вместе взятые — около 200 тыс. из 300 тыс. человек».
Сменяя один испанский танец другим, Рузвельт добавил к каталонской сардане, в которой довольно уныло чередовал шаги назад и вперед, гораздо более сложный танец фанданго с японцами. Здесь трудности были практически бесконечные. Корделл Халл работал над урегулированием проблемы. Периодически на содействие соглашался император Хирохито (однако довольно слабо как для такой богоподобной и величественной особы) вместе со своим премьер — министром, принцем Фумимаро Коноэ, и двумя японскими послами: одним — постоянным, вторым — чрезвычайным. С другой стороны, американский посол в Токио Джозеф К. Грю, как и сам Рузвельт, окончивший школу Гротон, являл собой яркий пример посла, который не перенял местные обычаи и предпочитал держаться жесткой позиции. Точно так же вели себя и Стимсон, Айкс и Нокс. В Японии большинство военных начальников тоже гнули свою линию. В октябре премьер — министр Коноэ ушел в отставку, измученный сложными «па»; ему на смену пришел гораздо более воинственный Тодзио. Несмотря на это, Корделл Халл продолжал вести диалог (говорят, что он провел, по крайней мере, сто часов в переговорах с японским послом Кичисабуро Номура в Госдепартаменте), и его настойчивое желание прийти к соглашению полностью соответствовало мнению Рузвельта по этому вопросу. Одна второстепенная и одна веская причины заставляли Рузвельта соблюдать осторожность. Второстепенная причина — присущие ему постоянные сомнения. Веская — ФДР был полон решимости, если дело дойдет до войны, избрать Атлантическую стратегию: «сначала Германия». Ему, как стороннику мнения американского народа, было бы легче сделать выбор в пользу Тихоокеанской стратегии. Британии повезло, что безотчетное предпочтение Рузвельта было обратным. Президент даже намеревался перебросить часть Тихоокеанского флота с Гавайских островов в Атлантику.
