Когда Рузвельт одобрил эмбарго на поставки нефти, чтобы продемонстрировать свое негативное отношение к войне, которую Япония развернула в Китае, и оккупации французского Индокитая, он не имел намерения тотчас втянуть Японию в войну с Соединенными Штатами. Именно Айкс был в ответе за драконовские меры эмбарго. Когда Рузвельт узнал об этом как о свершившемся факте он не стал отменять эмбарго. Вероятно, для Японии это стало основной причиной начала войны.
Тем не менее, переговоры Халла с японскими послами продолжались по требованию последних. Потому, когда без всякого предупреждения было совершено нападение на Перл — Харбор, целиком и полностью можно понять, что президент и Халл восприняли это как предательство. Когда в воскресенье седьмого декабря, в два часа дня (по Вашингтонскому времени и через час после атаки), Номура прибыл в Госдепартамент с целью объявить войну, Халл ответил с оскорбленным достоинством южанина: «За все пятьдесят лет государственной службы я ни разу не видел документа, в котором было бы столько постыдной лжи и искаженной правды — настолько необъятной постыдной лжи и искаженной правды, что я представить себе не мог до сегодняшнего дня, что какое‑либо правительство на планете сможет выразить их словами». Рузвельт, большой мастер кратких и запоминающихся изречений, отозвался о седьмом декабря в своем обращении к Конгрессу на следующий день, как о «дате, которая будет жить в бесславии». В своей речи президент просил об объявлении войны Японии (едва ли это было бы сложно), а не Германии или Италии. Это решение оставили за Гитлером — удобно, но неблагоразумно. Несколько дней спустя Германия объявляет войну США. Италия послушно следует ее примеру.
Расходилась ли данное положение вещей с желанием Рузвельта? Крайней точкой зрения является то, что Рузвельт (посредством проекта Мэджик — дешифровки информации японской шифровальной машины, которую американцы на тот момент уже взломали) знал заранее о нападении на военную базу Перл — Харбор, но решил проигнорировать предупреждение, чтобы гарантировать вхождение США в войну. Это совершенный нонсенс. Мысль о том, что самый большой любитель флота из всех президентов США оставил на произвол судьбы восемь линкоров, поставленных на швартовы, чтобы японцы уничтожили их или нанесли серьезные повреждения, абсурдна. Более того, для такого заговора ему понадобилось бы согласие Стимсона и Нокса, а также генерала Джорджа Маршалла и адмирала Гарольда Старка. Кроме того, не было никакого смысла в уничтожении кораблей, пришвартованных у причалов, если их можно было предупредить об опасности и увести в море. Любая, самая безуспешная атака Японии была бы таким же casus belli, то есть формальным поводом к объявлению войны. Но это нападение задумывалось как смертельное и беспощадное, которое, с учетом поражения британцев в районе Сингапура, временно сосредоточило в руках японцев контроль над всеми океанами, за исключением Атлантического.
Так же существует мнение, что за всем случившимся стоит Великобритания. Несомненно, Черчилль горел желанием, во что бы то ни стало, вовлечь США в войну. Когда Черчилль узнал о нападении на Перл — Харбор, он с циничной откровенностью заявил: «В конечном итоге, победа за нами». Причастен ли старый империалист к тому, каким образом США вошли в войну, другой вопрос. События, связанные с Перл — Харбор, привели к величайшим поражениям Британской империи за всю историю ее существования: линкор Prince of Wales и крейсер Repulse оказались на дне океана; Малакка, Сингапур, а вскоре и Гонконг были оккупированы новым врагом. Эти неудачи привели к тому, что начало 1942 года — один из худших периодов в премьерстве Черчилля во время войны.
Более того, вторым по значимости после желания видеть США вовлеченными в войну, было желание, чтобы, вступив в войну, Штаты отдали предпочтение театру военных действий на Атлантике, а не в Тихоокеанском регионе. На пути в Чесапикский залив, на другом линкоре, отправившись туда менее чем через неделю, Черчилль провел большую часть своего рабочего времени в размышлениях о том, как убедить президента. В Белом доме он обнаружил, к своему удивлению и радости, что ломится в открытые двери. Но организация (даже если бы он мог такое устроить) разрушительного нападения на Перл — Харбор вряд ли бы была эффективным методом, чтобы повлиять на это решение.
Итак, можно однозначно утверждать, что ни Рузвельт, ни Черчилль не принимали участия в организации нападения на Перл — Харбор. Отдельным вопросом является то, надеялся ли один из них или даже оба осенью 1941 года на возникновение какого‑либо инцидента, желательно в Атлантике, который заставил бы США вступить в войну. В случае с Черчиллем ответ, естественно, да. В случае с Рузвельтом все гораздо более неопределенно. Летом 1941 года он заявил Айксу, что «не желает стрелять первым», а в разговоре с Моргентау сообщил: «Я жду, что меня втянут в эту ситуацию в силу не зависящих от меня обстоятельств». Джеймс Макгрегор Бернс полагает, что если и существовал момент, когда президент сознательно принимал решение между помощью Британии, чтобы остаться вне войны, или помощью Британии с целью принять войну, то июль 1941 года, вероятно, был тем самым моментом. С другой стороны, по словам Гарри Гопкинса, когда седьмого декабря во время ленча с Рузвельтом стали приходить новости из Перл — Харбор, президент подробно обсуждал все возможные усилия против вовлечения страны в войну, и его искреннее желание было закончить срок президентства без войны. Однако, если действия Японии подтвердятся, то это коренным образом поменяет его планы, поскольку японцы приняли решение вместо него.
Гопкинс не помнит событий того дня с точностью до секунды, но попытался задокументировать их максимально правдиво. И это, вероятно, был тот самый момент, а Гопкинс тот самый собеседник, в который и которому Рузвельт, как можно ожидать, мог бы открыть свои сокровенные мысли. Тем не менее, вердикт таков: Рузвельт подошел к войне со свойственными ему сомнениями. Но как только он принял для себя такое решение, все сомнения исчезли. Теперь ФДР задался четкой целью стать президентом, который одержит победу в величайшей войне за всю историю США.
Глава 7 Ожесточенная борьба: декабрь 1941 — июль 1944 гг
Оглядываясь назад, кажется невероятным, что, несмотря на то, что Соединенные Штаты вступили в войну, а российский фронт уже держался шесть месяцев, победа союзников не была делом предрешенным. В данном контексте актуальным представляется изречение: «Мы не должны забывать, что было время, когда события дня сегодняшнего в прошлом были событиями дня грядущего». Если бы немцы первыми создали атомную бомбу или если бы они прорвались на Кавказ, а не были разгромлены под Сталинградом; если бы североатлантический канал снабжения ослабевал; если бы под давлением (преимущественно со стороны Советского Союза, но, в определенной степени, и США) Западные Союзники согласились раньше времени открыть второй фронт во Франции и были бы, вследствие неподготовленного наступления англо — американских войск, с чудовищными потерями сброшены в море; если бы даже последняя волна воздушных бомбардировок Великобритании с использованием зловещих крылатых ракет ФАУ-1 и ФАУ-2 затянулась на более длительный срок — ход войны, в случае создания атомной бомбы, мог пойти по другому сценарию, а по всем остальным сценариям победа могла бы быть отсрочена лет на пять.
Каков же вклад Рузвельта в дело сдерживания этих опасных событий и в их благоприятный исход? Во — первых, его слава и его личность практически без усилий сделали его общепризнанным лидером Западных Союзников. В начале 1942 года Черчилль после короткого отдыха в Оттаве вернулся в Вашингтон для создания Объединенных Наций [72] (название, которое с тех пор вводит в заблуждение из‑за схожести названий с Организацией Объединенных Наций, созданной в 1945 году) — основного органа, отвечавшего за организацию совместных действий Союзников в войне. У участников Вашингтонской конференции не возникло споров по поводу того, что первой стороной, подписавшей Декларацию Объединенных Наций, будут Соединенные Штаты, а второй — Великобритания. Однако провалилось первоначальное предложение о том, что страны Британского Содружества (бывшие доминионы Великобритании) должны стать третьей подписавшейся стороной, а восемь европейских правительств в изгнании, в Лондоне и в Каире, — четвертой, тогда как Китаю и СССР было предложено замыкать список. После совещания Китаю и СССР отдали третью и четвертую позиции соответственно. Несомненно, заслуживает внимания тот факт, что никому из Союзников даже не пришло в голову, что США, только недавно вошедшие в войну, могут занять какую‑либо другую позицию, кроме первой.
Можно привести слабый аргумент, что это стало возможным вследствие того, что Рузвельт был единственным главой правительства среди Союзников, который являлся к тому же главой государства. На формальном уровне это могло бы быть в равной степени верно пятьдесят лет назад, но тогда никто бы даже не посмел допустить, что на международной встрече президенту Бенджамину Гаррисону предложили бы возглавить заседание, отодвинув лорда Солсбери, премьер — министра Великобритании того времени. Фактически председательство президента началось с церемонии подписания в Белом доме 1 января 1942 года Декларации Объединенных Наций, а личность и всемирная слава Рузвельта оказали ему в этом неоценимую услугу. Я сомневаюсь, что Черчилль, а тем более Сталин так же легко уступили бы главенство Уилки, не говоря уже о Стимсоне и Фарли, если бы кто‑нибудь из них одержал победу на президентских выборах 1940 года. Стиль руководства Рузвельта внутри государства был гораздо спокойнее, чем стиль Черчилля, более невозмутимый, можно сказать, и, безусловно, несравнимо менее авторитарный, чем у Сталина.
