Матушка так обеспокоилась, что написала бывшему нашему врачу, умоляя его приехать, и отправила за ним в город лошадей, строго-настрого запретив всем в доме говорить об этом няне.
Как-то матушка вошла к ней в детскую и сказала ей, что наш знакомый доктор был позван к кому-то из соседей и заехал по дороге проведать нас; заодно уж он осмотрит и ее.
Что сказал доктор о няне, я не слыхала. Только позже узнала я, что у нее чахотка. Но я не понимала тогда, насколько это опасная болезнь. А вскоре после этого услышанный мной разговор сестры с матушкой совсем успокоил меня.
— Ведь у чахоточных, — говорила Нюта, — кровь горлом идет, а у няни она ни разу не показывалась. Я уверена, что доктор ошибся. И прошлой весной перед отъездом на богомолье она страшно худела и кашляла… Вот увидите, — наступит весна, и она опять поправится.
Наши кровати, то есть нянину и мою, поставили в залу. Доктор ли посоветовал сделать это, чтобы больной было легче дышать, или сама матушка этак придумала, но няня теперь постоянно лежала в этой комнате. У нас в то время никому не приходило в голову, что от чахоточного можно заразиться, да и матушка, наверное, не решилась бы разлучить меня с няней.
Сидя подле няни целые дни, я ей рассказывала обо всем, что у нас происходило. Передала я ей и разговор сестры с матушкой насчет ее здоровья.
Она с грустью посмотрела на меня, погладила мою голову своей исхудалой рукой и, вместо ответа, повторила несколько раз:
— Ах, как бы хотелось еще разок взглянуть на Шурочку.
Как только матушка узнала об этом желании няни, она сразу решила во что бы то ни стало исполнить его. Оставалось три недели до Пасхи. В это время в пансионе не было занятий, и до весенних экзаменов Саша была свободна. Матушка не стала откладывать своего решения: она тотчас позвала старосту, сделала "дорожные распоряжения", и на другой день с рассветом лошади уже выехали в Витебск за Сашею.
Два с половиной года никто из нас не видел Саши. Поэтому, когда из коляски выбежала стройная молодая девушка, ростом выше Нюты, мы едва узнали в ней нашу худенькую, всегда озабоченную Сашу, какой она была до своего отъезда.
Долго стояли мы вокруг сестры: кто удивлялся тому, что она так выросла, кто расспрашивал ее, как она ехала, где провела эту ночь. Саша отвечала нам так же отрывочно и снова и снова принималась нас обнимать. Дуняша, горничная, которая жила вместе с сестрою в пансионе, стала по старшинству подходить к каждой из нас и целовать руку.
Поздоровавшись с нами, Саша побежала к няне.
Она горячо целовала лицо, глаза, лоб больной, потом стала целовать то одну, то другую ее руки, и у няни не хватило даже сил отнять их. Все остальные тоже вошли в комнату и уселись подле няниной кровати. Няня не произносила ни слова, только подносила пальцы к губам, показывая, что не может говорить. Но она не спускала восторженных глаз с Саши и все время держала ее руки в своих руках. Слезы, не переставая, текли по ее щекам. Немножко успокоившись, она погладила сестру по лицу и тихо прошептала:
— Поцелуй еще разок.
Скоро няня сделала знак, что хочет уснуть, и мы все вышли из комнаты.
Вечером, когда мы снова сидели около няни, в залу вошла матушка с письмом в руках.
— Вот я тебе прочту письмо начальницы Сашиного пансиона, — сказала она, обращаясь к няне.
Саша бросилась из комнаты, но матушка велела ей остаться. Облокотившись о подушки, няня приподнялась в кровати.
Матушка читала:
— ".. ваша дочь за все время своего пребывания у нас была гордостью нашего пансиона, самой любимой, самой лучшей воспитанницей. Несмотря на богатые способности вашей дочери, мы в первый раз встречаемся с таким прилежанием. С полной готовностью она помогала подругам и новеньким, плохо подготовленным детям. Эта черта ее характера заставила всех горячо ее полюбить. Однако я не считаю возможным скрыть от вас ее большой недостаток. Несмотря на то что она сделала во всем блестящие, успехи и в совершенстве изучила все, что можно требовать от девушки-дворянки, она недовольна и с непобедимым упрямством стремится перейти границу знаний, дозволенных порядочной девушке дворянской семьи. Для этой цели она пускает в ход всякую хитрость и даже, как это ни больно сказать мне о нашей любимице, ложь, доставая в городе какие-то записки и книги, совсем не нужные для девушки. Она изучала их по ночам, убегая в дежурную комнату, которую однажды чуть не спалила, позабыв потушить свечу. Вот на эту-то страсть к наукам, похвальную в мужчине, но не в девушке из благородной, дворянской семьи, я нахожу необходимым, сударыня, указать вам, дабы эта слабость не помешала успехам вашей дочери в жизни и свете.
Со своей стороны, я прошу вас иметь в виду, что двери моего пансиона всегда будут открыты для вашей дочери. Я с восторгом приму ее в учительницы и, несмотря на ее молодость, возьмусь ее приучать быть моей ближайшей помощницей и сотрудницей. Однако я никогда бы себе не простила, если бы не предупредила вас о том, что жалованье надзирательницы в пансионе гораздо скромнее того, что она может получить в качестве гувернантки в доме богатого помещика…"
Няня слушала чтение, приподнявшись с подушек, и слезы радости капля за каплей текли по ее худому лицу.
Как только она смогла заговорить, она попросила матушку положить ей это письмо под подушку, чтобы Саша ей почаще его перечитывала.
— Совсем не нужно Шурочке по гувернанткам путаться, — рассуждала няня.
— А я гувернантства не боюсь, — говорила весело Саша. — Ведь вот же в прошлое лето испытала… Право же, не плохо и на месте жить…
— Конечно, — сказала матушка. — Шурочка в каждом доме сумеет себя поставить…
— Нет, Шурочка, нет, матушка-барыня, не надо ей по местам мотаться. Не всегда ведь на хорошее место попадет. Да и молода она еще. Захочет деточка своих радостей, своих утех.
— А разве там у меня не было своих радостей, — возражала сестра. — Да когда я запечатывала мамашеньке свое жалованье в конверт, так меня всю трясло от радости. А когда мне удастся, нянюшечка, купить тебе пуховый платочек, теплые-теплые, мягкие-мягкие сапожки…
— Ангел мой небесный! Все для других! Скажи ты мне, голубка, по совести: неужто так для себя ты ничего бы и не хотела?
— Как не хотела бы! Очень, очень многое хотела бы… Да все это нужно выкинуть из головы… Хотела бы того, за что упрекает в письмах начальница.
— Господи боже мой! Да ведь ты уже всему обучена.
— Но Саша, смеясь, качала головой. — Азбуке выучилась, больше ничего не знаю. А вот учиться бы по-настоящему. Учиться так, как мужчины. Вот чего бы я хотела…
