Однажды в Киото, когда эта темпераментная дама вообще не явилась, я отправился вместе с остальными посмотреть самую удивительную процессию – Джидай Матсури. Раз в год душу императора Кама выводят из гробницы и провозят по городу, чтобы он посмотрел, как живут его потомки. Чтобы продемонстрировать течение времени, группы людей, участвующих в процессии, одеты в костюмы, начиная с пятидесятилетней давности, постепенно они становятся древнее и, наконец, представляют одеяния, которые носили тысяча двести лет назад. В каждой группе было слишком много людей, одетых в простые темно-синие кимоно. А жаль! По стечению обстоятельств Кошачье Личико-сан тоже пришла посмотреть эту процессию! Она стояла в переднем ряду.
Киото, древняя столица Японии, была необычайно красива. К счастью, мы отрепетировали весь репертуар, так что у нас было больше свободного времени, чтобы осмотреть замечательные храмы и дворцы. Мы танцевали в театре Минамиза, а поблизости нам показали место у реки, где, как считается, О-Куни, невольная изобретательница театра Кабуки, впервые исполнила священную Кагуру за пределами храма. Гейши Киото дали особые представления в нашу честь, и их точность можно было сравнить только с хором девушек Тиллера. Их позы и мимика были прекрасны, все мы наслаждались этим зрелищем.
Затем прошло несколько разовых представлений, которые не часто устраивали западные артисты в Японии. Одно из них произошло в злополучном городе Хиросима, он произвел на нас впечатление полным отсутствием отелей. Их там вообще не было, и большинство из нас спали в театре в актерских уборных на полу. В своей книге «С Павловой вокруг света» наш дирижер Теодор Штайер наградил меня золотой медалью за мою деятельность по охоте на пауков в ту ночь. Я никогда даже не мог вообразить, чтобы такое огромное количество отвратительных насекомых с таким упорством лезло изо всех мест. Но они лезли, и на мою долю выпала сомнительная честь убить большинство из них своей домашней туфлей. На следующий день мы были свободны и отправились на священный остров Мийаджима, находящийся во Внутреннем море. Мы увидели замечательные врата храма, выходившего в море. Деревья и цветы выглядели очень красиво, но в поистине японском стиле лил дождь, и у нас абсолютно не было никакой возможности выйти. Следующей остановкой была Хаката, куда мы добирались после тяжелого ночного переезда. Мне пришлось отказаться от своей койки в пользу одного из наших японских помощников, внезапно заболевшего лихорадкой. Наградой мне стал великолепный восход солнца над горами. В Хакате отель очень удобно присоединялся к театру, но в Мойи он находился на расстоянии нескольких миль, на другом острове.
Куда бы мы ни поехали в Японии, мы вызывали большое любопытство как на сцене, так и за ее пределами. Однажды на репетиции, когда у нас был минутный перерыв, я стоял на солнечном свету у двери, ведущей на склад декораций.
– Очень красиво, бледно-золотой цвет, – заметил директор театра, показывая на волоски моей руки, блестевшие на солнце.
Самый странный комплимент, который мне когда-либо делали! Но в конце концов, светлые волосы, наверное, действительно выглядят экзотично в стране, где все темноволосы и почти ни у кого нет волос на руках.
По всей стране мы с Сильвией Николз привлекали всеобщее внимание, а на железнодорожных станциях вокруг нас собиралась целая толпа просто поглазеть на нашу английскую белокурость.
Театры обычно были переполнены, даже кулисы, – всегда находилось множество желающих наняться в качестве рабочих сцены и бесплатно смотреть наши выступления. В Осаке кулисы так кишели рабочими сцены, что нам приходилось проталкиваться через их ряды, чтобы вернуться в свои артистические уборные. В Мойи даже сцена не принадлежала нам – в середине pa de deux крошечный японский ребенок мог пробежать через сцену, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на танцующих. Большинство матерей были так поглощены танцем, что совершенно забывали о своих детях, и в перерывах ряд маленьких блестящих головок появлялся с нашей стороны занавеса. Им так не терпелось посмотреть, что происходит, что они подползали под занавес и даже не думали возвращаться до тех пор, пока на них не набрасывались толпой рабочие сцены.
Когда подошло к концу последнее выступление в Мойи, я по-настоящему сожалел о том, что нам предстоит покинуть Японию. Каждое мгновение пребывания в этой стране было наполнено для меня красотой и вызывало интерес. Волнению, доставленному мне тем, что я стал партнером Павловой в «Русском танце», вполне соответствовало открытие японского танца и таившегося в нем целого мира артистичности. Всю оставшуюся жизнь я намеревался оглядываться назад, на Японию, как на некий зеленый оазис.
Когда я уставал от джазовых представлений во время гастролей по США или Англии, я возвращался мыслями к школе Фуджимы, чье имя до сих пор пользуется почетом в Японии, и чувствовал себя счастливее. В 1922 году Артур Уэйли еще не перевел классическую «Повесть о Гэндзи»[42], но когда я прочел ее позже в Англии, меня поразила глава, озаглавленная «Праздник цветов». Япония осталась в моей памяти как место цветов: легкая дымка глициний и вишня в цвету, и все это на фоне кленовых листьев. И какую симпатию вызывает Правый министр[43], когда приглашает Гэндзи на праздник цветов, посылая своего сына со стихами: «Если бы мои цветы были такими же, как в других садах, никогда бы я не отважился пригласить вас».
Я думаю об этих словах, когда смотрю на прощальные подарки, которые вручил мне Мацумото Коширо – прекрасный оби (пояс) с узором из стилизованных розовато-лиловых цветов глицинии, со словом «Фуджи» на блестящем бледно-голубом фоне. Это эмблема школы Фуджимы. На подаренном им веере театра Но на одной стороне – кленовые листья, на другой – цветы вишни, и то и другое – на золотом фоне.
Павлова тоже была глубоко растрогана всем увиденным. Помню, какое впечатление на нее произвело, когда я объяснил ей, как снимают и упаковывают сямисэн, когда его убирают. А однажды я показал ей чашку, за которую заплатил сумму, равную двум пенсам. В ней не было ничего особенного – узор из голубого тростника на кремовой основе, – но, тем не менее, это было совершенство. Она взяла чашку и рассмотрела со всех сторон.
– Знаешь, Элджи, – сказала она, – в этой стране нет ничего, что хотелось бы выбросить.
Глава 6. Восточные впечатления
Сказочный мир Японии с его сокровищницей драматического танца стал для меня опытом неизмеримой ценности. Хотя я и не осознавал этого, покидая страну, но этому путешествию суждено было остаться со мной на всю жизнь. Путешествие с Павловой стало наилучшей иллюстрацией старой поговорки: что посеешь, то и пожнешь. В первую очередь она заботилась о том, чтобы мы посетили достопримечательности, и всегда организовывала все таким образом, чтобы труппа отправлялась на прогулки в соответствии с путеводителем Бедекера там, где это было возможно. Она никогда не говорила: «Вы должны изучать японские танцы», но под ее влиянием нам самим непроизвольно хотелось сделать это. Когда мы покинули страну, я находился под таким влиянием целого мира восточного танца, что не хотел расставаться с ним всю оставшуюся жизнь. Даже когда я впервые увидел Павлову в Лондоне, черты ориентализма в ее раннем репертуаре и танцы Губерта Стовица поразили мое воображение, но я тогда не знал действительности, стоявшей за ними. Теперь я узнал ее и предполагал, что реальность продлится по крайней мере до конца нашего турне. Не могу сказать, что мне понравился маленький японский пароходик, который отвез нас в Шанхай. Он был очень примитивной европейской конструкции и чрезвычайно неудобный. На второй день пути был день рождения микадо, весь экипаж судна собрался на палубе и, обратившись лицом к Японии, исполнил национальный гимн. В тот вечер на обед подали огромного морского леща – это «счастливая» рыба, тай, ее всегда подают в день рождения императора. Однако нам она удачи не принесла: на следующий день мы попали в хвост тайфуна и всю ночь напролет нас швыряло и подбрасывало разгневанное море. Когда настало утро, мы оказались на Желтой реке, которая вполне соответствовала цвету желчи, а она-то как раз и давала нам всем о себе знать в этот день.
