В конце 1925 года Толкиен нашёл просторный, комфортабельный дом — строение №22 по Нортмур-роуд, чуть к северу от центральной части города, где высились величественные здания университета. Перед домом был большой красивый сад. Стебли роз увивали дверь парадного хода, а от двери к зелёной, тихой улице вела извилистая дорожка, вымощенная камнем. Для семьи с маленькими детьми это место подходило идеально. И вскоре после Рождества Эдит с восьмилетним Джоном, пятилетним Майклом и годовалым Кристофером въехали в новый дом. Наконец-то жизнь их вошла в полосу стабильности. На Нортмур-роуд Толкиены прожили вплоть до 1947 года, сменив за это время место жительства всего один раз — в 1929 году они перебрались в дом №20 по той же улице, который купили у издателя Бэзила Блэкуэлла.
Нортмур-роуд почти не пострадала от немецких бомб во вторую мировую войну, так что облик её практически не изменился по сравнению с тридцатыми годами. Дома №№ 20 и 22 и по сей день выглядят так же, как в те времена, когда здесь обитало семейство Толкиенов. На Нортмур-роуд и поныне снимают жильё многие сотрудники университета со своими семьями, хотя мало кто из них задерживается здесь на такой же долгий срок, как Толкиены, прожившие на этой улице два десятка лет. Дом №20 — асимметричная постройка с гравийным двором — ещё просторнее, чем №22, но уступает ему по красоте, хотя пышная растительность в саду спасает дело.
С переездом в Оксфорд весь образ жизни Толкиенов существенно изменился к лучшему. В прошлом остались тесные домишки и грязные улочки северного промышленного города. Эдит наконец-то почувствовала, что они обрели идеальный дом, а её муж — идеальную работу. Толкиену же теперь не приходилось терпеть угрюмый вид на кирпичную стену за окном кабинета, да и делить кабинет с коллегами больше не было нужды. Он ездил на работу на велосипеде. Маршрут его пролегал по тихим, зелёным переулкам, а затем — по широкому бульвару Сент-Джайлс, связывающему северную часть Оксфорда с центром. Факультет английского языка и литературы размещался в здании Мёртон-Колледжа, которое примыкает к угодьям колледжа Крайстч-Чёрч, раскинувшимся до самого Черуэлла. Летом колледжские парки радуют глаз красочным многоцветьем. Собрания в колледже проходили в мирной, степенной обстановке, за чаем с бисквитами.
Толкиен мгновенно вошёл в новую роль. По должности ему полагалось каждый год выступать с циклом лекций, а это не требовало серьёзной подготовки, так как курс, по существу, мало отличался от того, что был принят в Лидсе, где Джордж Гордон планировал занятия по оксфордскому образцу. Иногда лекции проходили в Пембрук-Колледже (к которому официально был приписан факультет), но гораздо чаще — в здании Экзаминейшн-Скулз на Хай-стрит.
Аудитории в Экзаминейшн-Скулз — просторные, с высокими потолками и пышным декором, с лепными колоннами и стенами, окрашенными в пастельные тона. Деревянные полы отзываются эхом на каждый шаг, голос лектора гулко разносится по всему залу. На лекциях по средневековой литературе и другим предметам, обязательным для всех студентов факультета, зал бывал полон, но иногда Толкиен проводил и занятия по спецкурсам с небольшими группами. Особым педантизмом он не отличался и часто отклонялся от темы, так что подчас студенты даже затевали с ним игру, пытаясь как можно дольше удержать профессора от обращения к учебному плану. Один его бывший студент вспоминал, что Толкиен в те времена походил на «безумного шляпника»: ему ничего не стоило прервать лекцию на полуслове и забормотать себе под нос что-то о гоблинах и эльфах.
Однако это не значит, что Толкиену не нравилось читать лекции. Напротив, внимание аудитории было ему приятно, и он радовался любой возможности выразить свои идеи. Питая к своему предмету глубокую любовь, он как никто умел заразить студентов своим энтузиазмом, и его страстные, энергичные речи надолго запечатлевались в памяти учеников.
Самое яркое впечатление на студентов производили лекции о «Беовульфе». Тихо войдя в зал и поднявшись на кафедру, Толкиен внезапно разражался начальными строками «Беовульфа», потрясая аудиторию раскатами громового голоса: «Hwæt wē Gār Dena in geārdagum, þēeodcyninga þrym gefrunon, hu рa æþelingas ellen fremendon» («Истинно! исстари слово мы слышим о доблести данов, о конунгах датских, чья слава в битвах была добыта!»[59]).
Одну из этих лекций о Беовульфе посетил ещё в студенческие годы поэт У.Х. Оден[60], который впоследствии стал пылким поклонником Толкиена и с середины 50-х гг. вёл с ним переписку. В одном из писем он признался своему бывшему наставнику, что своим чтением «Беовульфа» тот произвёл на него поистине незабываемое впечатление.
Успех, которым Толкиен пользовался в роли преподавателя, не в последнюю очередь объяснялся его жизнерадостной открытостью. Правда, временами он погружался в себя и отгораживался от мира, но гораздо характерней для него было непосредственное общение со студентами — как один на один, так и во время лекций. Много лет спустя писатель Десмонд Олброу вспоминал о том, как в молодости ему довелось побывать в кабинете Толкиена на Нортмур-роуд: «Это был профессор — вылитый профессор, каким его положено себе представлять… Толкиен носил брюки из рубчатого вельвета и пиджак спортивного покроя, курил трубку, придававшую ему уверенности, много смеялся, временами что-то сбивчиво бормотал, когда слова не поспевали за мыслью, и, на мой тогдашний идеалистический взгляд, походил как две капли воды на молодого киноактёра Лесли Говарда. Он излучал утончённую цивилизованность и обаяние здравого смысла»[61].
В Толкиене действительно было нечто от актёра. В школе короля Эдуарда он с удовольствием принимал участие в любительских спектаклях, а в старших классах интересовался драматургией. В клубах и обществах он без малейшего стеснения выступал с речами, участвовал в диспутах и декламировал собственные сочинения, а в пожилые годы начитывал на магнитофонную плёнку тексты на эльфийском языке.
Он обожал маскарадные костюмы и не однажды пугал соседей с Нортмур-роуд, направляясь в колледж на костюмированную вечеринку в одеянии древнего викинга и с топором в руке. Правда, в зрелые годы он не выказывал к драме особой симпатии и находил современный театр вульгарным, однако вкус к драматическим представлениям у него сохранился. Ему не составляло труда сбросить личину чопорного оксфордского дона и явить окружающим свою тайную натуру, исполненную ребяческого озорства. Например, одна продавщица в магазине никогда не уделяла ему должного внимания, и в конце концов Толкиен вышел из себя и вручил ей вместе с мелочью свой вставной зуб.
