- Отказал.
- Я так и думал, - сказал Губер.
И Лопатин по его тону почувствовал, что совершил неловкость:
говоря с редактором, за Вячеслава попросил, а про стоявшего рядом, около трубки, Губера, что он хочет на фронт, - ни слова! "Да, некрасиво вышло", - подумал он. И так прямо и сказал об этом Губеру:
- Извините меня, некрасиво вышло, что за него при вас просил, а о вас самом промолчал. Как только вернусь в Москву, исправлю это - даю слово!
Губер кивнул, но ничего не ответил.
- С выездом в Красноводск остается в силе? - сухо спросил он уже на улице, когда вышли из здания округа.
- Остается в силе, - сказал Лопатин.
Он думал, что Губер поедет в машине вместе с ним и можно будет по дороге как-то еще смягчить неловкость. Но Губер в машину не сел, сказал, что живет недалеко от штаба округа и хочет перед сном пройтись. Приказав шоферу отвезти Лопатина, руку на прощание пожал, но в глаза не смотрел; как видно, и в самом деле рассердился...
Лопатин ехал в машине рядом с замерзшим и недовольным водителем и думал: как просто и быстро решаются во время войны вопросы за спиной ничего не подозревающего человека. Раз-два, и готово! И уже не вернешься к этому. Хотя от того или другого решения могла зависеть вся дальнейшая судьба Вячеслава. И даже не в смысле жизни и смерти - можно поехать на фронт и остаться жить, а можно и здесь, в Ташкенте, заболеть и помереть, а в каком-то еще более важном смысле: как ему дальше жить, какой жизнью?
И хотя редактор по телефону имел полное право сказать свое "нет!", все-таки в том, что вот так: раз-два, и готово! - было что-то обидное.
11
Вячеслав Викторович открыл дверь в пальто, накинутом на плечи поверх нижнего шерстяного белья.
- Извини, не стал ждать тебя с чаем - замерз.
Он лег на свою продавленную тахту, накрывшись пальто поверх двух одеял.
- Чай, - кивнул он на стол, на котором стоял завернутый в халат чайник. - Когда развернешь, кинь на меня еще и халат, чтото лихорадит.
Лопатин развернул чайник, укрыл Вячеслава Викторовича поверх пальто халатом и налил себе стакан чаю.
- Чай жидкий, кончается, - сказал Вячеслав Викторович.
Чай был действительно жидкий, но еще горячий. Лопатин отпил полстакана и, чтобы не забыть, пошел во вторую комнату, вынул из чемодана, принес и положил на стол осьмушку чая.
- А тебе в дорогу?
- Хватит, еще одна осьмушка есть.
Лопатин допил стакан и жадно налил еще. Ему тоже все время было холодно. И там, в штабе округа, и в машине, и здесь.
- Зачем тебя вызывали к телефону? Какие новости или перемены? - спросил Вячеслав Викторович, когда Лопатин дохлебал второй стакан чая.
- Перемен нет, - сказал Лопатин. - Еду утром второго в Красноводск. А новости... - Он помедлил с ответом и сказал то, чего не сказал Губеру: что награжден орденом Красной Звезды.
- Поздравляю, - Вячеслав Викторович как был, в одном белье, вылез из-под одеял, пальто и халата и обнял Лопатина. - Совершить, что ли, грех, изъять из новогодней складчины? Обмыть-то надо.
- Не надо, не греши. Послезавтра на Новом году заодно и обмоем.
Вячеслав Викторович недовольно повел головой - очень хотел согрешить, но спорить не стал и залез обратно на тахту подо все наваленное на себя.
- Какой он хоть из себя, ваш знаменитый редактор? - спросил он.
И хотя вопрос был естественный, Лопатин с удивлением подумал, что Вячеслав даже не представляет себе, как выглядит человек, только что по телефону решавший его судьбу.
Он усмехнулся и сказал, что их редактор довольно обыкновенный с виду дивизионный комиссар тридцати девяти лет от роду. Не так давно, всего пять лет, носит военную форму, но выглядит в ней вполне по-военному. Роста среднего, поджарый, особых примет не имеет. Разве что одну: почти все, что бы ни делал, делает с ненормальной быстротой. При уме и характере академической образованностью не отличается; один из тех людей, которые всю жизнь сами себя образовывают, как говорится, без отрыва от производства.
- А как ты думаешь, - помолчав, спросил Вячеслав Викторович, ни разу не улыбнувшийся, пока Лопатин полусерьезно-полушутя говорил все это, - вот я два раза посылал ему туда свои стихи. И он - теперь мне это уже ясно по физиономии Губера - оба раза не напечатал. Как по-твоему: он сам-то читал мои стихи? Как ты думаешь?
- Не знаю, думаю, читал, - ответил Лопатин, думавший совсем не об этом - сам или не сам читал редактор стихи Вячеслава, - а о том, как бы все вышло, если бы редактор вдруг согласился и тут же сразу, как это у него водится, стал бы звонить о Вячеславе в Политуправление округа. А этот вот лежащий сейчас на своей продавленной тахте, под одеялами, пальто и халатом, плохо себя чувствующий и плохо выглядящий человек, формально освобожденный от службы в армии по какому-то там пункту о неполной пригодности, в ответ на твое предложение ехать вместе на Кавказский фронт вдруг взял бы да не поехал!
И даже не отказался бы прямо, а уклонился. По многим - сразу причинам, которых в таких случаях хватает у человека. Что тогда? Решил сам - за него и без него, - что он готов ехать, и даже солгал, что просится, а потом бы оказалось, что все не так!
- Наверно, я должен был подумать об этом еще в Москве, - после молчания сказал Лопатин, глядя на Вячеслава Викторовича и решив договорить все до конца. - Хотя, с другой стороны, я не мог думать об этом заранее, не увидев тебя. То, что я скажу тебе сейчас, практически бессмысленно, - это уже невозможно сделать.
И все-таки ответь мне: если бы я мог вот здесь, сейчас, обмундировать тебя, оформить документы и второго уехать отсюда на Кавказский фронт вдвоем с тобой, как бы ты решил для себя этот вопрос?
Вячеслав Викторович сел на тахте, потянув за собой одеяло, пальто и халат и прислонившись спиной к стене. Сейчас, когда он вот так прислонился к стене, стало видно, какие худые, выпирающие ключицы у него там, под грязным шерстяным бельем.
- Тебе будет странно, - сказал он, - но я сам один раз уже подумал об этом.
- И даже знаю когда. Когда я говорил тебе, что, может, попаду в армию к нашему общему знакомцу - Ефимову. Так?
- Да. Подумал, но смолчал, понимая, что это невозможно, не от тебя зависит. Не стал напрасно сотрясать воздух: ах, как бы я хотел поехать! Чувства стыда не потерял. Кое-что про меня - правда, но это клевета.
- Укройся, - сказал Лопатин, - тебе холодно.
- Мне не холодно. Только налей мне чаю - неохота вставать.
Лопатин налил стакан, подал ему и сел на край тахты.
- Еще не остыл, - Вячеслав Викторович отхлебнул глоток.
Он сжимал стакан в руках, согревая им ладони. - Скажи мне, пожалуйста. Несколько раз удерживался от того, чтобы спросить у других, а у тебя спрошу: тот П. А., который иногда пишет у вас в "Звезде" очерки из действующей армии, - неужели это тот самый, которого таким смертным боем били в начале тридцатых за все, что бы он ни написал. И за идеализм, и за пацифизм, и за псевдогуманизм, и еще черт знает за что! И просто за некоторые странности его письма. Неужели он?
