Здравствуй, Москва!
Через бесконечное количество зим и весен, летних веселых дней и осыпающих золотом осеней как бы мне хотелось снова постоять на родной улице Горького – «Бродвее» и посмотреть на новую жизнь. А может, и случится чудо, и я, пройдя от Охотного ряда к Юрию Долгорукому, как во сне услышу голоса любимых мной друзей, снова услышу обиды от Ирочки, стоящей около памятника. Я пройду сейчас наверх к Пушкину мимо изумительных стройных лип, растущих из красивых кованых решеток, если все это не уничтожено. Прошло ведь 18 лет со времени моего отъезда. Время превратило моих друзей в опытных пожилых людей. Женя-аккордеонист стал крупным дирижером в Америке. Саша – специалист в области электроники, работает в Силиконовой долине. Виктор, к несчастью, спился и умер. Я стал писателем, пишущим прозу и поэзию. Володя Кузьмин – крупным дипломатом. Удивительно, что все мы четверо живы. Женаты много-много лет на единственных женах, У нас есть дети и внуки. Постоять бы перед домом, в котором 15 июня 1957 года в день X прошла незабываемая пьянка пяти неразлучных друзей. Постоять бы в родимом дворе и побыть там, где тебя любили три женщины, а ты любил их. На глазах у меня, не спрашивая разрешения, выступает слеза. У меня, у мужчины.
В один из прекрасных летних дней, во второй половине дня 1994 года из дорогого отеля «Националь», из окон которого виден Кремль, через стеклянную вращающуюся дверь на улицу Горького – Тверскую – «Бродвей» – вышел иностранного вида человек, по виду принадлежащий к миру искусства. Голова его была седа, и волосы были аккуратно собраны на затылке в косичку.
Одет он был в дорогой костюм темно-синего цвета, на ногах – модные изящные ботинки. На руке – золотой «Ролекс», подарок сына на 60-летие. Невысокий, хорошего спортивного телосложения, он выглядел моложе своих лет. В кармане пиджака лежал бумажник, в котором были десять купюр достоинством в 500 немецких марок. В отеле он разменял одну из них на рубли и получил толстую пачку денег – примерно 1,5 миллиона: ничего не поделаешь – инфляция! Человек, видимо, очень хорошо знал эту улицу. И это была правда. Он уехал из Москвы в эмиграцию, с женой и сыном 13 лет. С тех пор прошло долгих 18 лет, и его неудержимо влекло желание снова посетить родной город, в котором он прожил до сорока двух лет, пока не уехал, чтобы снова окунуться в юные годы. Память, сладкая и горькая до слез, заставила его это сделать. Выйдя из отеля, он повернул налево и пошел вверх по левой стороне улицы по направлению к площади Пушкина. Память, щемящая сердце и толкающая кровь в виски, не давала покоя. Он с удивлением смотрел по сторонам и не узнавал родные места. По улице, дымя плохими моторами, шли потоком автомобили советского производства, производя очень большой шум, почти предельный для слуха.
Батюшки мои, а это что такое?
По всей длине чудесной улицы больше нет стройных тридцатилетних лип, обрамленных чудесными чугунными решетками. Деревья срублены, а остатки сломанных решеток валяются на земле вместе с другим мусором – грязным тряпьем и обрывками бумаги. Ладно, вырубленные липы и бардак.
А это что за новое явление?
По всей улице стоят сотни кое-как сляпанных ларьков, внутри которых мелькают хитрые лица продавцов. Это же не Москва, это —
Каир или какая-нибудь африканская столица. Они заполнены поддельными сигаретами, поддельным вином самого худшего качества, какими-то фальшивыми музыкальными кассетами и прочим хламом. По всей улице стоят грязные автобусы с надписью «Обмен валюты». В них сидят охранники с автоматами и кассиры, которые с ловкостью фокусника принимают драгоценную валюту, обменивая ее на ничего не стоящие рубли. В основном, эта валюта приходит от иностранцев. Москвичам же, как и другим гражданам, населяющим огромную страну, иметь валюту иностранных государств категорически запрещено. Валюта теперь называется «УЕ», то есть условная единица. Нищета, нищета вылезает отовсюду. Между ларьками стоят пожилые люди, в основном, бабушки. Они достали где-то пустые ящики из-под продуктов, расстелили на них мятые газеты и разложили пучки зелени, несколько картошек и грибы. Там же стоит множество людей, которые держат в руках ношеные вещи, которые редко у них покупают. Старушка вертит в руках пару кусков мяса, давно обветренного, и перекладывает их с места на место. И никто не знает, что это за мясо. Может, собачатина, может, это кошачье мясо – этого ты не узнаешь, слава Богу. Если тебе повезет, то ты купишь козлятину. Между ними крутятся и вертятся таджики, узбеки и прочие приезжие. Наш незнакомец подходит к телеграфу. Раньше, во времена его юности, вход в Телеграф представлял собой очень веселое зрелище. Там толпились молодые грузины в огромных кепках, и их красивая речь разносилась далеко. Эти кепки были знамениты тем, что имели огромный козырек, который москвичи называли «аэродром».
Нет этой живой кавказской публики. Тоска и грусть.
Вот огромный дом, в котором жил когда-то друг нашего «иностранца» Серов. Он был сыном министра МВД, сталинского сатрапа. Серов «занимал» антикварную книжку в библиотеке отца. Друзья продавали ее на Арбате. А затем покупали бутылочку вина. Или, за неимением таковой книги, собирали пустую тару и сдавали в магазин.
А вот и дом, где жил друг Володя Засядько – сын министра угольной промышленности. Эти дома, отделанные лучшим карельским гранитом, строились во времена детства нашего гостя, когда ему еще было 14–15 лет. Изголодавшие немецкие пленные солдаты строили этот дом с немецкой тщательностью. Подлец Сталин, несмотря на то, что они строили для него такую красоту, не кормил их. Мальчишки, сами полуголодные, приносили им невесть откуда взятую плесневелую корочку хлеба, а они дарили им ножики с цветными ручками из плексигласа.
Особенно они дружили с одним мальчиком, так как он рассказал им, что его папа немец, и зовут его Фердинанд. Еще рассказал, что его убил Сталин. Этот мальчик напоминал пленным родину, и они часто, гладя по белобрысой голове, плакали. Еще на стройке, как ни странно, была чудесная трава, которая росла в изобилии. Ребята называли ее «барашки».
Теперь приезжий человек знает, что это была трава типа «брокколи». Ее крупные семена были тогда очень вкусными и полезными. Вдоль улицы были огромные котлованы, в которых пленные и построили эти чудесные крепкие здания.
А вот и красный Моссовет. Московская мэрия, по сторонам обрамленная красивыми коваными решетками-заборами. Поворот налево, и иностранец стоит перед родным домом, в котором родился. Каждый человек наверняка знает, что рождается в душе, когда после многих лет разлуки он стоит перед домом, в котором родился и который теперь пуст и мертв для него. Долго перед ним не постоишь, так как накипают слезы и душат рыдания. Подожди еще немного, человек, и в твоих ушах раздастся голос покойной мамы: «Сынок, иди кушать». Этот голос вырывает его из стайки играющих мальчишек, и он, прерывая игру, идет домой.
