Прибыл командир части. Пусэп докладывает, что корабль к полёту готов.
- Ну, если всё готово, то и вылетайте сейчас, - сказал полковник Лебедев. - Пойдёте первыми и будете доносить погоду по маршруту. Остальные корабли вылетят через час, если погода позволит. В случае же очень плохой погоды мы, возможно, ограничимся только вашим полетом. Синоптика же ничего хорошего не обещает: по всему маршруту низкая сплошная облачность, сильный ветер, снегопад с дождём, в облаках обледенение. В районе цели возможны кратковременные разрывы облачности. Ну, давайте, хлопцы, рулите за моей машиной.
Вслед за маленькой четырёхколёсной машиной Лебедева покатилась наша трёхколёсная птица.
У берега реки, где кончается бетонная полоса взлётной дорожки, обе машины остановились.
Записываю в бортжурнал: время 17 часов 30 минут, давление 756 миллиметров, температура минус 3°, ветер 320,30 км/час.
Полковник Лебедев подаёт сигнал. По движению его губ кажется нам, что он напутствует нас словами: "Ни пуха, ни пера".
Долго бежал в гору тяжёлый самолёт, и казалось конца не будет его разбегу. Тёмный лес впереди надвигался стеной. Глаза зло смотрели на указатель скорости, а правая рука делала судорожные взмахи, как бы пытаясь помочь прибору скорее дойти до цифры 150 км/час.
Упираясь во что-то твердое, ноги, выпрямляются, пружинят, руки крепко сжимают какие-то железные предметы, зубы впиваются в нижнюю губу. Трещат ветки верхушек сосен, сбиваемые колёсами. Рывок машины чуть-чуть выше. Колёса поджимаются под брюхо самолёта, и деревья слегка отделяются от самолёта. Сбавлен газ моторам, изменён шаг винта, шум моторов уменьшается и становится ровнее и привычнее.
Прижатые густыми чёрными облаками к самым верхушкам деревьев, начали мы свой полёт в осенний тёмный вечер 6 ноября.
Пламя из выхлопных патрубков мотора зайчиками играет на верхушках сосен. Один мотор изредка постреливает, самолёт вздрагивает.
- Дмитриев! - обращается Пусэп к борттехнику. - Отрегулируй второй мотор.
- Сейчас наладим. Перестанет стрелять.
- Алло! Богданов! - обращается Пусэп к нашему радисту, по совместительству заведующему всем электрохозяйством самолёта. - Почему навигационные огни не горят? Наладить сейчас же, пока по нас не открыли стрельбу свои же зенитчики.
Богданов бросает свою радиостанцию и идёт к электрощитку. Я пробую кнопки навигационных огней, и на плоскостях вспыхивают зелёные и красные лампочки.
- Александр Павлович! Ну как взлёт? Понравился? - спрашивает Пусэп.
- Ничего, Эндель Карлович! Взлёт, как будто бы, нормальный.
- А как с коленками, дрожали на взлёте?
- Немного было, Эндель Карлович, а сейчас уже прошло.
- Вот и хорошо. Как по-твоему, где будем пробивать облака?
- Следуйте под нижней кромкой облаков и при первых признаках разрывов облачности устремляйтесь наверх, к звёздам.
- Ну, счастливого вам пути, действуйте самостоятельно, а я займусь своей работой.
Я рассчитывал вести контроль пути с помощью радио, а позже, когда самолёт выйдет за облака, с помощью астрономии.
Но вдруг совершенно неожиданно самолёт всколыхнулся и бросился в сторону от своего прямого пути.
- Что это? - резко спросил Пусэп.
- Самолёт близко пролетел, - ответил кто-то.
- Алло, стрелки! Смотреть внимательно! Зарядить пушки! Не зевать! скомандовал Пусэп.
- Пушки заряжены, смотрим внимательно, зевать не будем! Только разве его, чорта, увидишь в такой темноте?
- Алло, Мосалев! Это что, обледенение началось? - спросил Пусэп.
- Да, начинается, но куда это окно делось? Всё было хорошо, а вот сейчас кругом сплошные облака.
- Александр Павлович, какова температура?
- Минус шесть. Полагаю, что большого обледенения не должно быть.
- Богданов, передай на аэродром: "Высота 2500 метров. Сплошные облака. Лёгкое обледенение. Температура минус шесть. Пробиваемся вверх".
- Эндель Карлович, у меня в коде нет "Пробиваемся вверх". Как поступить?
- Что можно - передай, чего нельзя - давай открытым текстом. Дмитриев, включи антиобледенитель на винты. Добавь моторам, - скорее выберемся из этой муры. Мосалев, держи курс точнее, а то штурман в случае потери ориентировки свалит на нас всю вину.
- Ничего, Эндель Карлович! Немножко отклонимся от курса, большой беды не будет. Вы только выбирайтесь наверх, а там поближе к звёздам исправим курс и выведем самолёт куда надо, за штурмана не беспокойтесь.
Наступила тишина. Экипаж напряжённо работает. Труднее всех воздушным стрелкам, на обязанности которых было "смотреть в оба". И они добросовестно пучили свои молодые глаза, вертели головами и пытались хоть что-нибудь увидеть и своевременно предупредить об опасности.
Температура всё понижалась. Пилоты уже натягивали меховые рукавицы и поднимали воротники. Кстати, по моим наблюдениям, раньше всех начинают мёрзнуть пилоты, они усиленно утепляются, когда ещё стрелки голыми руками сжимают рукоятки пушек, держа пальцы на спусковых курках своего орудия.
Вот и теперь наши стрелки не замечают десяти градусов мороза.
По выражению лица Богданова, освещённого светом ламп радиостанции, по его гордой позе, уверенным движениям можно было догадаться, что дела у радиста идут отлично" И если нельзя было утверждать, что у него установлена радиосвязь со всем миром, то наверняка можно предположить, что он уже знает всю биографию радиста, с которым сейчас держит связь, называет его по имени. Теперь ему ничто не помешает держать радиосвязь во всё время полёта.
Когда у человека дело спорится, настроение должно быть хорошее. И нашего радиста мало трогает, что самолёт леденеет и идёт в густые облака, что где-то рядом шныряют немецкие самолёты. Что ему до всего этого, если у него налажена крепкая связь! Он всё узнает - и погоду, и что сегодня делается в Москве, и кто из радистов дежурит на радиоузле.
Установив связь с радиопеленгаторами, Богданов подаёт мне клочок бумажки с координатами нашего места по засечкам пеленгаторов.
Посмотрев на координаты, я красным карандашом пишу: "не верно", и возвращаю бумажку Богданову. Я вижу, что он на своем ключе говорит что-то злое, вроде "Эх, вы, растяпы, мы здесь в облаках в холоде ориентируемся лучше, чем вы в тепле и под надёжной крышей. Если вы и дальше будете нам так помогать, то лучше мы как-нибудь одни обойдёмся, без помощников".
Вскоре он получил верные координаты с тысячью извинений.
Прошло тридцать пять минут со времени взлёта. Ни одного огонька на земле, и ни одного даже клочка чистого неба! На высоте 3500 метров мы вылезли, наконец, из облаков. Температура минус 12, но я, так же как и наши стрелки, занятый своей работой, не замечал холода. Не заметил бы я и того, что самолёт вышел из облаков, если бы не голос Пусэпа, по тону которого, можно было понять, что обстановка изменилась к лучшему.
