Но рядом крепкие руки моего учителя — старшины Полторака и приглушенный ободряющий его голос: «Хорошо, товарищ полковник, ей-богу, хорошо». А где уж там хорошо, сам вижу: швыряет мою машину, как будто это и не тяжелый танк, а деревенская колымага.
И опять голос Полторака: «Вот, вот уже совсем хорошо, товарищ полковник…»
Знаю, что Л. А. Полторак после войны работал ведущим инженером на одном из предприятий. Но если б мне сказали, что он учительствовал где-нибудь, я бы воспринял это как не менее естественное — на себе испытал его педагогический дар.
Месяца через полтора я уже мог позволить себе делать критические замечания командирам и техникам по проведению техосмотров машин, восстановлению неисправной техники, подготовке ее к предстоящим боям…
Работал по восемнадцать часов в сутки и — как награда за это — узнал, что зампотехи полков жалуются на придирчивость нового комбрига: «Учили-учили, выучили, на свою голову…»
На совещаниях у комкора я поначалу позволял себе высказываться только по вопросам тактики бронетанковых войск, их действий при прорывах, при нанесении контрударов и контратаках и так далее. По техническим вопросам предпочитал отмалчиваться.
Однако на одном из последних совещаний перед отправкой корпуса на фронт отмолчаться мне уже не удалось. М. Е. Катуков обратился ко мне с вопросом о состоянии техники бригады.
Пришлось отчитываться:
— …машины обеспечены достаточным количеством запчастей, подготовлены к эксплуатации в зимних условиях северных районов, — заканчивал я свой доклад, — дал указание полностью заменить смазку, заправить антифризом.
— Та-ак! — довольно резюмировал М. Е. Катуков. — Да ты, я вижу, уже профессор по танковому делу. Хвалю. Докладывали мне о том, какой ты себе… танк-класс устроил. Если так и воевать будешь, считай себя своим в семье танкистов.
На этом совещании я познакомился с командиром 1-й танковой бригады нашего корпуса полковником В. М. Гореловым, с которым у нас сразу установились очень простые, сердечные отношения. Дружба наша не прерывалась до самой его трагической гибели в 1945 году.
Горелов подошел ко мне, широко улыбаясь:
— Амазасп Хачатурович, воевать придется рядом. Давайте условимся: не доносить командиру корпуса, что, дескать, мой батальон первым ворвался в неприятельскую оборону, проутюжил танками и прочее такое… В общем, вы меня понимаете?
Разумеется, я понял и сразу согласился:
— Это честный разговор. Идет!
Мы крепко пожали друг другу руки. Началось совещание. Вдруг получаю записку: «Зови меня Володей, говори мне „ты“». Тут же отвечаю на обратной стороне листка: «Твой друг навеки. Армо».
Вот так началась дружба, скажу больше, фронтовое братство.
В октябре 3-я механизированная бригада получила Боевое Знамя части. Для вручения Знамени прибыл член Военного совета Московской зоны обороны генерал К. Ф. Телегин. О Константине Федоровиче я был немало наслышан: в Красной Армии его хорошо знали — опытного политработника еще со времен Гражданской. Присутствие члена Военного совета придавало церемонии вручения Знамени особую торжественность. Тот, кому приходилось принимать Знамя, знает, какое волнение охватывает человека, когда он склоняется на колено перед святыней. Я целую край Боевого Знамени и на всю жизнь запоминаю эту минуту…
В октябре наш мехкорпус перегруппировался в район между Ржевом и Великими Луками. Ржевский выступ, глубоко вклинившийся в нашу оборону, затруднял сосредоточение наших войск для дальнейшего наступления. Этот выступ необходимо было ликвидировать.
Лили непрерывные дожди. Дороги стали почти непроходимыми. Автотранспорт подвозил боеприпасы, горючее и продовольствие с невероятными трудностями. Для движения автоколонны заболоченные участки покрывали поперечным настилом из кругляка. Машины движутся по такой трассе со скоростью чуть побольше десяти километров в час.
А дождь все льет и льет. В такую погоду хорошо перебрасывать боевую технику по железной дороге — авиация противника бессильна из-за тумана, не способна бомбить эшелоны. Но, увы, в сторону города Белого железнодорожного пути нет. От Осташкова, Старой Руссы движется по бездорожью сплошными колоннами техника нашего корпуса. Не марш — мученье какое-то. Часть машин застряла, не вытащить ничем…
Но затем ударил крепкий мороз, выпал обильный снег. Полегчало. Постепенно части корпуса сосредоточивались на указанном рубеже.
После такого марша надо было провести осмотр техники, осуществить необходимый ремонт машин. Однако нас торопили — на подготовку к наступлению отводилось мало времени.
Наша бригада расположилась примерно в тридцати-тридцати пяти километрах от переднего края обороны противника.
Однажды вечером ко мне на КП прибыл офицер связи командующего 22-й армией, куда входил наш корпус, и вручил боевое распоряжение — начать наступление сегодня в 16.00, а не завтра, как это предусматривалось приказом нашего комкора.
Я посмотрел на часы, показал их офицеру связи:
— Приказ невыполним не только потому, что вы мне его передаете спустя два часа после назначенного времени. Чтобы бригаде выйти к переднему краю, требуется еще часа два. Ни я, ни мои командиры не имеем представления о системе обороны противника, артиллерия не может вести огонь, не зная куда…
Офицер связи сказал в ответ, что его дело лишь передать мне боевое распоряжение. Я взял у него боевое распоряжение и расписался в получении, проставив, однако, время получения.
Он только пожал плечами.
— Но вы же не механизм, — взорвался я, — обещайте хотя бы довести до командующего мои доводы!
Он обещал. Я поручил начальнику штаба доложить о полученной задаче командиру корпуса и приступил к подготовке бригады к боевым действиям.
До полуночи подразделения бригады еле сумели в темноте выйти в назначенные районы для наступления.
Занятый хлопотами, я и не заметил, как невдалеке остановился гусеничный вездеход и, сопровождаемые тремя автоматчиками, из него вышли и приблизились ко мне три командира.
— Вы полковник Бабаджанян?
— Я.
— Я начальник особого отдела 22-й армии, это прокурор и председатель военного трибунала. За невыполнение боевого приказа в боевой обстановке вы арестованы. Сдайте оружие.
Тут же меня окружают автоматчики. Я отстегнул пистолет, протянул прокурору.
— Может быть, заодно распорядитесь, чтоб мне связали руки, а то вас всего шестеро против одного, опасно.
— Не беспокойтесь, Бабаджанян, охрана надежная, — не поняв шутки, серьезно ответил прокурор.
