Конкретное устройство типографии — выбор места, приобретение оборудования — обсуждали вместе с мамой и Мартовым в Полтаве. Аким приехал туда сугубо конспиративно: его прятали даже от товарищей, сняли для него избушку на окраине города, днем он не должен был показываться на улице. В Одессе он заметил слежку и боялся, не привез ли с собой «хвост».
Всё обдумали, обговорили, после чего Аким уехал: его вызвал в Мюнхен Ленин — обсудить целесообразность предприятия. Уточняли технику: Ленин предлагал обойтись без набора, стереотипы присылать из Мюнхена, но это означало пересылку свинцовых матриц и казалось неосуществимым. Затем Аким с женой, Марией Гинзбург, Маней, съездил в Херсон — первое намеченное для типографии место. Затем — в Вильну, к владельцу слесарной мастерской Каплинскому, который, сидя в тюрьме по «делу Бунда», изобрел механический печатный станок небольшого размера и теперь уже успел сделать несколько таких для подпольных типографий. Станок заказали, расплатились. Для Мани, знакомой с печатным делом, тоже предназначалась работа. Херсон отвергли и остановились на тихом Кишиневе.
Затем Аким вернулся в Полтаву один и, как пишет мама, «стал задумчив, молчалив и чем-то, как видно, удручен». Он попросил Любовь Николаевну и Мартова встретиться для важного разговора. Мама разволновалась — не хочет ли отказаться? Встретились в избушке, «закрыли плотно двери и приготовились слушать… Аким ходил из угла в угол, ерошил волосы — и вдруг тоном, не лишенным трагизма, сообщает: „Знаете, какая неприятность, — новая помеха: Маня вскоре должна родить!“». Мать назвала это происшествие «моментом, характерным для революционера нашего времени». Мартов, по словам Любови Николаевны, «не будучи компетентным, растерялся и молчал». Выход из «момента» предложила Любовь Николаевна: Маня до родов поживет в Полтаве, Паша будет ее опекать, отведет в родильный приют, а когда ребенок и мать окрепнут, семья приедет к Акиму в Кишинев. Типография, надо надеяться, к тому времени уже будет налажена.
Всё сложилось именно так, и в начале апреля семейство устроилось в Кишиневе. Аким, он же г-н Риман, снял отдельный дом на Знаменской улице, как раз напротив жандармского управления (Аким не находил это опасным — доказывал, что соседство является прикрытием). В дом уже была доставлена багажом обстановка и «домашние вещи»: печатный станок, наборная касса (стол со специально сделанными ящиками), брошюровочная машина — «американка» и восемь пудов шрифта. Риман представился в местном обществе агентом одесской торговой фирмы, им придуманной. У «агента» был «помощник» — наборщик Нафтул Шац, Риманы держали «прислугу» — екатеринославскую печатницу Феню Корсунскую, жил у них и «бедный родственник-квартирант» — Иван Иванович Радченко, помогавший Акиму во всех делах.
Работали все: «…Шац — наборщиком и метранпажем, Корсунская — накладчицей, Радченко — двигателем, я — печатником, корректором и время от времени сменял Радченко. Брошюровкой занимались все…» — пишет Л. И. Гольдман в своей книжке, лучшей из написанного о типографиях «Искры». Конечно, ее ведь писал «хозяин», писал живо, без подтасовок и умолчаний. Эта книжечка, как и многие издания Общества политкаторжан, библиографическая редкость, и я не могу удержаться от нескольких выдержек, особо интересных.[4]
Маленький Боря, сын Гольдманов, тоже служил делу. В его коляске во время прогулок Маня развозила по адресам местных «экспедиций» типографскую продукцию… «Этот ребенок сыграл большую положительную роль!» — восклицает Любовь Николаевна. Не осуждаю ни ее, ни Акима: революционеры в своей одержимости, не жалея себя, не умели жалеть и своих детей.
Любовь Николаевна обеспечивала внешние связи — прием типографской продукции в городах, куда она посылалась багажом, передачу средств, присылку материалов для издания брошюр и листовок.
Сама Любовь Николаевна по соображениям конспирации в Кишиневе не появлялась. Постоянная связь с Акимом была налажена, Орша была в курсе всех дел. Они оба считали типографию «своей» и ею гордились. Летом 1901 года она выдавала по две-три тысячи оттисков в день. Печатали брошюры Плеханова, Крупской, перепечатывали статьи Ленина из «Искры». В декабре даже выпустили целиком десятый номер газеты. Послали Ленину, чтобы доказать: кишиневская типография может увеличить тираж газеты. Однако Ленин был недоволен этой инициативой: как видно, не доверял товарищам, боялся самовольных изменений в тексте.
В целом же Мюнхен, одобряя работу подпольной типографии, склонен был и тут покомандовать. Командирская нота звучала в письме Крупской к Акиму: «…раз печатаете, печатайте в гораздо большем числе экземпляров: надо попробовать хоть раз насытить всю Россию…».
Станок, подгоняемый из Мюнхена, стучал и стучал, и наконец старик, хозяин дома, его услышал. Он решил, что г-н Риман и его семейство — шайка фальшивомонетчиков. К счастью, в полицию не побежал — старый мошенник стал проситься «в долю». Пришлось, разыграв обиду, перебираться на новое место.
На этот раз выбрали улицу, по которой день и ночь гремели подводы, и дом, где помещалась столярная мастерская. Шума для заглушки типографского станка хватало. Но хоть работы было немало, все же случались простои. Аким досадовал, однако Мюнхен был против помощи другим группам эсдеков. Мама вспоминает, как обратились к ним знакомые по Полтаве, издатели «Южного рабочего». У них срывался выпуск очередного номера газеты. Помочь хотелось, тем более и особых разногласий между двумя группами не было. Любовь Николаевна уже готова была принять газету южан в типографию, но Аким всё же не решился без согласия Ленина. Видно, «хозяин» пасовал перед «вождем».
«…Когда я написала об этом в Мюнхен, — вспоминает мама, — то получила в ответ грозное послание В. И., в котором наше намерение помочь товарищам расценивалось как действие, противное тенденциям „Искры“ бороться за центризм, как покровительство сепаратизму, как отвлечение сил от главной задачи, наносящее ущерб тому делу, за которое мы взялись. Мы не согласны были с такой оценкой, но подчинились».
Почему же подчинились? Ульянов не только давил своей волей, но даже и устрашал.
Вернусь еще раз к Ульянову. Каким был он для своих товарищей в годы их общей деятельности, до раскола, — не миф КПСС, а настоящий Ульянов-Ленин, еще не превращенный в мраморное изваяние и в расписной пряник для школьников?
В маминых записках нет развернутой характеристики Ленина. Она складывается из коротких эпизодов знакомства и деловых общений. Даже по этим эпизодам заметно, как менялось отношение Любови Николаевны к Ленину. Редакторское вмешательство сестры, Е. С. Радченко, в текст «Воспоминаний» тоже надо принимать во внимание (о ее «цензуре» — подробнее в другой главе).
