Трезвому и осторожному Лапласу трудно, однако, было сдерживать поэтические увлечения Байи.
Деятельность Байи была крайне разнообразна. Не ограничиваясь наблюдениями вместе с Лакайлем, теоретическими занятиями астрономией вместе с Лапласом и в истории наук полемизируя с Вольтером, Байи написал ряд художественных биографий ученых и литераторов, проверял модное тогда учение Месмера о животном магнетизме, обследовал вместе с Лапласом городские больницы и бойни.
Примыкая к фельянам,[9] Байи не желал углубления революции, конституционная монархия казалась ему пределом желательных изменений.
Когда 17 июля 1791 года на Марсовом поле состоялась народная манифестация, требовавшая низложения короля, Лафайет и Байи, по поручению Национального Собрания, вывели войска, открывшие огонь, от которого погибло множество безоружного народа.
Ответственность за это избиение не могла не пасть на Байи, и под давлением республиканцев Байи вынужден был вскоре покинуть должность мэра и уехать с семьей в Шальо. Летом следующего года расстроенное здоровье принудило Байи переехать в Нант, где правительство отдало его под надзор полиции.
Живя в Нанте, Байи изредка переписывался с Лапласом, который, несмотря на всю свою осторожность, поддерживал связь с бывшим мэром.
Марат бичует Академию и Лапласа
Марат со свойственной ему революционной горячностью беспощадно обличал Академию наук, как оплот старого режима.
Марат начал борьбу с Академией еще до революции. В большом памфлете «Современные шарлатаны» Марат задается целью «разоблачить академическое шарлатанство». «Не Месмер и Калиостро должны занять наше внимание…. речь идет о другом сообществе шарлатанов… окруженных фимиамом популярности, откормленных правительством, пожирающих в безделии и наслаждении средства существования бедных ремесленников…»
Передовые слои старой Академии группировались вокруг энциклопедистов, в том числе Даламбера, являвшихся идеологами буржуазии. Марат, как революционер-демократ, видел в королевской Академии и ее членах составную часть феодально-монархического строя, тормоз широкого развития науки в массах, узурпатора ученых патентов, дававших обеспечение и признание «светочам разума».
Страстность памфлетов Марата производила большое впечатление на читателей.
Брошюра Марата «Современные шарлатаны» вышла из печати 12 сентября 1791 года во время выборов в Законодательное Собрание и преследовала, в частности, цель дискредитировать друзей Лапласа – Лавуазье, Кондорсе, а также Пасторе – кандидатов буржуазии на выборах в Собрание.
Вот некоторые выдержки из этого памфлета.
«К числу лучших академиков-математиков относятся Лаплас, Монж, и Кузень: род автоматов, привыкших следовать известным формулам и прилагать их вслепую, как мельничная лошадь, которая привыкла делать определенное число кругов, прежде чем остановиться.
Ах, кто не знает, что милости, которыми осыпают этих интриганов, почти всегда имеют источником мелкие страстишки какого-нибудь бесстыдного министра, всегда готового удовлетворить их за счет казны. Порою сдерживают перо этих новых Аретинов,[10] порой заставляют болтаться их язык; я знаю это; но в какой мере их благополучие обязано маленьким маневрам их целомудренных половин! В числе стипендий Сюара есть одна – в восемь тысяч ливров, предназначенная цензору „Журналь де Пари“. Не правда ли, хорошо заработаны эти восемь тысяч? История гласит, что Лаплас, ослепленный успехами Сюара и Мармонтеля, ломал себе голову над причинами их успеха, когда, наконец, ему заметили, что у того и другого очень красивые жены; Лаплас поспешил воспользоваться советом. Если совет не помог ему, то не из-за недостатка желания хорошо его выполнить; просто время прошло».
Характерны и следующие саркастические строки Марата:
«Взятая как коллектив, Академия должна быть рассматриваема как общество людей суетных, гордых тем, что собираются два раза в неделю…
Она делится на несколько групп, из которых каждая бесцеремонно ставит себя выше других и отделяется от них.
На своих публичных и частных заседаниях эти группы никогда не упускают случая обнаружить признаки скуки и взаимного презрения. Весело смотреть, как геометры зевают, кашляют, отхаркиваются, когда зачитывается какой-нибудь мемуар по химии; как химики ухмыляются, харкают, кашляют, зевают, когда зачитывается мемуар по геометрии.
Если каждая группа действует таким образом, то отдельные лица обращаются друг с другом не лучше, и собратья милостиво расточают друг другу сотни любезных эпитетов. Кондорсе у них – литературный проходимец; Ротон – зазнавшийся мужлан; Лаланд – мартовский кот, завсегдатай веселых домов».
Революция, между тем, вступала в новую фазу. Весной 1792 года жирондистское правительство об'явило Австрии войну, которая, как надеялись монархисты, приведет к поражению революции и восстановлению абсолютизма. Начало войны было неудачно для революционной Франции. Хозяйственная разруха, измена и саботаж старого командного состава, предательская роль короля – все это обусловило ряд поражений, понесенных французской армией. Для спасения страны нужны были энергичные, действительно, революционные меры.
Под руководством якобинцев 10 августа произошло массовое вооруженное восстание, свергшее Людовика XVI с престола, и открывшийся 22 сентября Национальный Конвент провозгласил Францию республикой.
В первое время оборона страны велась еще довольно вяло. На обращение Национального Собрания помочь обороне Академия наук откликнулась несколькими патриотическими фразами и ограничилась тем, что передала в фонд народной обороны золотой самородок гигантских размеров, хранившийся как исключительная редкость.
Если уже после взятия Бастилии в июле 1789 года многие из аристократов скрылись за границу, то после провозглашения республики эмиграция резко возросла. В числе эмигрантов были некоторые почетные члены Академии.
Эмигранты всеми мерами стремились организовать за границей интервенцию и любой ценой задушить разгорающуюся революцию. Это вызвало справедливый прилив ненависти к эмигрантам, охвативший и научные круги.
Пример подало Общество медицины, вычеркнувшее из своего списка всех бежавших.
25 августа 1792 года один из наиболее революционных членов Академии – Фуркруа предложил сделать то же по отношению ко всем «утратившим гражданскую добродетель» академикам. Однако Академия наук оказалась более реакционной, чем Общество медицины, и предложение Фуркруа было встречено с явной враждебностью. Под формальным предлогом, что Академия лишена права сама исключать своих членов, предложение Фуркруа было отвергнуто собранием. Возмущенный Фуркруа настаивал на исключении эмигрантов, исходя хотя бы из старинного пункта устава, гласившего, что каждый, не посещающий академию более двух месяцев, должен быть исключен. Но и тут реакционное большинство стало доказывать, что и в этом случае исключение производилось не Академией, а министром короля.
