Член Реввоенсовета стоял в вихре снежной пыли, поднимаемой крутящимся винтом, и не прятался за овчинный ворот, не кутался, а, наоборот, словно чуть улыбаясь, подставлял налетающим колючим снежинкам свое смуглое, характерное кавказское лицо с черными густыми бровями, с черными усами, кончики которых, как мне показалось, были слегка закрученными, острыми.
Осмотрев сани, он подошел к нашей водительской кабине. Подавшись ко мне, спросил, сколько у нас с собой горючего.
- Часа на четыре, - сказал я.
- Очень хорошо. Выезжайте, пожалуйста, на Серпуховское шоссе.
Наш пассажир сел в кабину саней, я поддал газу и, чувствуя, что эту поездку запомню навсегда, что переживаю какой-то исторический момент, посмотрел на часы. Было...
О, наши десять минут давно прошли. О том, что случилось во время поездки, я расскажу в другой раз отдельным эпизодом.
- Алексей Николаевич, неужели ждать до пятого? Ведь это пытка!
- Интересно?
- Очень!
- В таком случае... Знаете что? Мне, быть может, предстоит вскоре одна ночка, когда я не смогу заснуть. Хотите, я тогда вам позвоню!
- Еще бы!
- Договорились! Ждите!
4
Прошло обещанное пятое, прошло десятое, пятнадцатое - от Бережкова не было звонка.
Признаться, "беседчик" не верил, что Бережков когда-нибудь позвонит сам, и считал нужным время от времени напоминать о своем существовании.
Однако Бережков был в эти дни неуловим. Он опять сутками пропадал из дому и из служебного кабинета, опять уезжал куда-то из Москвы. Лишь один или два раза мне удалось с ним соединиться.
- Ни одного часа не могу выкроить, - отвечал он по телефону. - Теперь самые ответственные дни.
- И бессонные ночи?
- Не намекайте, помню. Мы все-таки скоро, может быть, устроим ночь рассказов. Если удастся, позвоню.
Тайна напряженной работы Бережкова раскрылась неожиданно, однажды утром, при взгляде на свежую газету. В этот день в московских газетах было напечатано сообщение о том, что на рассвете советский самолет с мотором "Д-41" стартовал в полет по замкнутому кругу на расстояние 12 - 13 тысяч километров. Все ясно. Вот они, бессонные ночи Бережкова. "Д-41" - это его мотор.
Недавно был совершен блистательный, вписанный золотыми буквами в историю Советской страны перелет Валерия Чкалова и его друзей. Теперь наша авиация подвергается еще одному испытанию. Конечно, в полете по замкнутой кривой нет той притягательности, романтичности, как в могучем прыжке из одной точки земного шара в другую - прыжке, что доступен самолету. И все же 12 - 13 тысяч километров по замкнутому кругу - это мировой рекорд. Только что прославилась краснокрылая машина "ЦАГИ-25", с мотором талантливого конструктора Микулина, в новом полете покажет свои качества другой советский авиадвигатель конструкции Бережкова.
Мне представилось, как Бережков проверял, готовил в путь свой мотор, сидел и слушал - пятьдесят, восемьдесят, сто часов, - сидел и слушал могучий звук мотора. Вероятно, он, думалось мне, имел в виду нескончаемые эти часы, когда обещал позвонить ночью. Что поделаешь, не вышло.
На другой день газеты опять сообщали о перелете. Уже вторые сутки самолет находился в воздухе. Вечером, в девять часов, по радио была передана очередная сводка с борта самолета: "Покрыли девять с половиной тысяч километров... Земля закрыта туманом. Все в порядке. Продолжаем полет".
Я подумал о Бережкове. Не позвонить ли ему? Как он, должно быть, волнуется, ожидая сводок. Нет, теперь к нему не время приставать.
И вдруг в одиннадцатом часу вечера меня позвали к телефону. Сняв трубку, я не поверил собственным углам - звонил Бережков.
- Приходите! Сегодня я в вашем распоряжении до утра.
Сборы были недолги. Через двадцать минут я входил к Бережкову.
5
Там я застал его гостей. Позволю себе не всех упомянуть. Но нельзя умолчать о сестре Бережкова, Марии Николаевне.
Сдержанная, спокойная, она, конечно, очень отличалась от брата, но все же, не раз сопоставляя их, я легко мог заметить и общие, фамильные, "бережковские" черты. Природа наградила их совершенно одинаковой приветливой, открытой улыбкой. Требовалось большое усилие воображения, чтобы представить сестру или брата раскисшими, ноющими, в так называемом дурном расположении духа.
Жену Бережкова я до сих пор видел лишь однажды, да и то мельком. Помнится, она вошла с улицы решительным шагом, со свертком чертежей, с объемистым портфелем в руках, серьезная и, как мне подумалось, усталая. Бережков как-то сказал, что она в свое время оставила учебу, чтобы работать вместе с ним над созданием, над доводкой его авиамотора. Теперь она наверстывала упущенное, закапчивала курс в авиационном институте. Сегодня она была совсем не такой серьезной и строгой, какой показалась прежде. Вон она какая - эта тоненькая светловолосая студентка, жена известного конструктора, - скромная, простая, веселая и все-таки очень серьезная.
В углу сидел один из гостей приблизительно лет на десять моложе Бережкова - синеглазый, в сером летнем костюме. Знакомясь со мной, он встал, сдержанно улыбнулся, протянул руку. Я обратил внимание на его несколько расплывчатые, не очерченные резкой линией губы, словно свидетельствующие о мягкости натуры, и вдруг при рукопожатии ощутил неожиданно широкую, твердую, крепкую кисть. Конечно, тогда я лишь безотчетно отметил этот контраст руки и лица, но впечатление вспомнилось потом.
Со стены на нас смотрели старческие добрые глаза профессора Николая Егоровича Жуковского, заснятого в аудитории у доски.
Поздоровавшись со всеми, я увидел в углу на диване какую-то свернувшуюся калачиком фигуру. Оттуда доносилось мерное дыхание спящего.
- Это небезызвестный Ганьшин, - кивнул туда Бережков. - Пока могу представить вам его только в таком виде.
Затем Бережков принялся за прерванное моим приходом занятие.
На электрической плитке он поджаривал кофейные зерна.
Придавая торжественность столу, там красовались три бутылки шампанского с массивными пробками в нетронутой серебряной обертке.
- Батарея для салюта! - объяснил Бережков. - Дадим залп, когда побьют рекорд. А пока... Скоро я вам предложу попробовать, что такое чудесно приготовленный кофе.
Ловко встряхнув зерна, он объяснил, что кофе надо поджаривать непосредственно перед заваркой, что тут не пригодна ни алюминиевая, ни эмалированная сковорода, нужна обязательно чугунная.
- Только чугунная, - повторил он. - И чтобы на жару обязательно потрескивало.
Наклонясь к сковороде, он прислушался и вдруг сказал:
- Вот и я сейчас поджариваюсь на чугунной сковородке...
Родные смеялись его шуткам, отвечали шутками же, но, конечно, тут ни на минуту никто не забывал, что где-то над среднерусскими просторами сейчас летит самолет с его мотором.
