Воскресение, 8 января
После обедни получил записку от о. Ивана{6}, приглашавшую меня к нему обедать, с намеком на некую новость. Обед был, но новости никакой не оказалось. Зато мы выкинули с о. Иваном потом немаловажную штуку. Ему какое-то заделье было съездить к Николаю Пустынному{7}, и он для компанства пригласил меня с собою. В три часа мы поехали и до 8-ми часов блудили{8}, пока нашли пустынного святителя. Сначала нас направили к старому попу, т. е. о. Исакию{9}, от него мы перешли к новому – о. Димитрию{10}, его зятю, безногому, а как вскоре оказалось, и безголовому. Сначала больной благоговел пред гостями, а потом, к концу вечера, до того вознесся над ними, что имел благодушие изречь оные приснопамятные слова: «Дураки вы все – ректора и инспектора!» Меня хозяин принимал за инспектора семинарии. После такого комплимента нам осталось только пожелать ему доброй ночи и лечь спать. На дворе был сильный мороз, и в хате так холодно, что руки мерзли. Кое-как, завернувшись в рясу, я заснул на лавке.
Понедельник, 9 янв<аря>
Встали на восходе солнышка. Ходили в церковь{11}, согрелись чаем и еще кое-чем и в крепкую стужу отправились в Киев. Прибыли в оный часу в 11-м. С час или более я отогревал руки, пока оне сделались способными держать перо и писать.
Воскресение, 15 января
Всю истекшую неделю переписывал свой «Круг». Сегодня после обедни мы получили приглашение быть на пироге у именинника{12}. О. ректор{13} отказался по болезни; о. инспектор{14} – по слабости; о. Даниил{15} – по убеждению, что будущему инспектору приличнее не являться без ректора. Между тем о. Иван, по примеру прошлого воскросенья, опять приглашает меня обедать к себе. Несмотря на все сие, близость наступающего цензурного истязания моей рукописи расположила меня быть у именинника. С о. Иоанникием{16} мы упешеходствовали и явились в самое то время, как флюгер Григория Никифоровича{17} великолепно прозвучал во уши всей почтенной публики, что ректор и инспектор выдумали себе болезнь, а прочие (мы недостойные) приплясываем оным… До того я возблагоговел пред хозяином – именинником, что вечерком послал ему великолепную гравюру Drei Männer zu Rütli{18} в подарок. Подымается Антонин на штуки…
Среда, 18 января
Представил при прошении в цензурный комитет свою рукопись, присовокупив, что остающиеся непереписанными проповеди будут в скорости представлены комитету, а оне, не только не переписаны, но еще и не сочинены… Становится занимательно! Что-то будет с моим предприятием?… Ну как кончится все ничем? Стыд и жаление о пропавшем напрасно жестоком труде.
С 19<-го> числа по 25-е продолжал сочинять остальные проповеди до Пасхи. Спасибо, братец{19} посоветовал издать пока первую часть проповедей, чтобы потом посмотреть, что с ними будет, и тогда уже подумать о второй – послепасхальной. До какой степени я истомил себя, свидетельством тому может служить то, что 21 числа я уже не мог писать правою рукою и хотел заменить ее левою, но не сумел сделать этого; весь следующий день должен был отдыхать, написавши строк десяток – в начало великосубботней проповеди. Вместе с телом истомилась и мысль. Великих усилий и напряженных соображений стоила проповедь на В<великий> Четверток. Приходили минуты, в которые я писал, не сознавая, что и к чему.
Понедельник, 23 числа
Неожиданно мы (монахи) получили от о. ректора приглашение на обед. Немало составлено было нами по этому поводу умозаключений предположительных. К большему соблазну известно стало, что вчера за обедней (я не служил или служил раннюю) о. Даниил показывал о. ректору какое-то письмо с особенною пассиею{20} и после того еще ниже кланялся ему после возгласов и в друтих случаях, где было нужно. Так мы и подумали (с о. Феофаном и Иоанникием), что верно о. ректору пришла весть о назначении его викарием на третью вакансию в г. Волчек{21}. Увы! все оказалось мечтою и сошлось на пустяк. О. ректор был некогда в этот день именинник и в этот же день подал прошение о монашестве. После разочарования с одной и разблажения с другой стороны, я, по обычаю, принялся за сочинение своего неумолимо-требовательного «Круга», но, кажется, мало имел сочувствия с ним, потому что почти все сочиненные 24 строчки впоследствии времени были зачеркнуты. Что ж делать? на то праздник!..
Четверток, 26 янв<аря>
Двум любезным именинницам по 1000 лет. Ради праздника начал с благословением Божиим читать обличительное богословие. Вот и все! Может быть, сегодня кончил и великосубботнюю проповедь. Комитет{22} поручил рукопись Ивану Михайловичу Скворцову{23}, который ничего с нею до сих пор не сделал. Отговаривается контрактовым недосугом… Жаль. Время спешит и не ждет нашего брата.
Пятница, 27 янв<аря>
Послал Ивану Матвеевичу{24}, ради его именинства просфору и братцево творение о душе моей, душе моей…{25} Что следовало за сим событием, не вем. Батюшка о. инспектор решительно требует, чтоб его уволили от инспекторства. Владыка с намерением проволакивает дело, чтобы дождаться о. Антония{26} (которого он гласно и прямо называет будущим ректором академии) и у него узнать, на что решиться. Сам Владыка расположен сделать инспектором о. Даниила. Все (о. Димитрий, о. Лаврентий{27}, о. Феофан) другие на это место рекомендуют меня. Но «у него нет характера!», говорит обо мне Владыка.
Ну!.. дожил Антонин! Скоро скажут, что у тебя нет и головы.
Первое и главнейшее, что занимает в настоящее время весь мир, это выезд из Петербурга о. Антония. Чается вместе с этим нечто особенное, чрезвычайное, непредвидимое, неразгаданное. Самое лице о. Антония превращается в какой-то лучезарный миф, к которому устремились все телескопы умов и сердец киевских. Не меньше всех прочих занята грядущим событием академия. Уже некоторые из ее старцев ежедневно и многократно наведываются: не приехал ли о. ректор?
Четверток, 2 февр<аля>
Праздник. Служили и, вероятно, у о. ректора обедали. Вечером всеобщий звон (языков) разнес по Киеву весть о прибытии Петербургского. Итак – увы! мимолетный о. ректор семинарский, наш любезнейший батюшка о. Иван должен возвратиться на прежнее место в бурсу и ссадить (тоже любезнейшего) о. Дорофея{28} с смотрительского трона на табурет учительства! Оле чудесе! Sic transit gloria mundi!{29}
Пятница, 3 февр<аля>
Вся семинария являлась к новоприбывшему своему ректору, но успел предварить всех прочих наш авва…{30}
Контракты кончились, выманив, по обычаю, у меня рублей 30 серебром на картинки и друтие пустячные мелочи. Может быть, теперь пошевелится и моя рукопись…
Суббота, 4 февр<аля>
Ходили и мы с о. Иоанникием к о. Антонию. Новое светило ко мне стало полюсом, к о. Иоанникию умеренным поясом… Радуюсь и этому. На полюсе хоть холодно, зато здорово… В сей же день известно стало, что Владыка согласился уволить о. инспектора и на его место утверждает о. Даниила. В сей же день, может быть, я узнал, что Иван Михайлович затрудняется чтением моей рукописи и полагает между прочим, что автор их крепко хитрит…
Воскресение, 5 февр<аля>
До определения о. Даниила исправляющим инспекторскую должность, о. ректор поручает мне инспекторство… Много чести и милости! Опасаюсь, как бы своею «бесхарактерностью» в один час не наделать таких глупостей, которых не исправит характерность и в целый год… О. ректор! ускользнуло от тебя и третие архиерейское место! ускользнет и четвертое! кто не думает о другом, тот напрасно думает о себе…
Понедельник, 6 февр<аля>
Ночью скончался после долговременной болезни студент Феодор Кириллович Ботвиновский{31}. Успокой, Господи, душу его! Был хорошо приготовлен к смерти. Ныне же состоялось журнальное определение Правления о том, что вследствие резолюции Владыки о. архимандрит Феофан увольняется и его должность поручается о. Даниилу; о чем предписывается старшему (?!?) помощнику инспектора о. Антонину объявить студентам. Немедленно я объявил.
Вторник, 7 февраля
Думал было поздравить батюшку (κατ'έξωχήν){32} с днем Ангела, но сообразил, что должен быть при погребении усопшего. Обедни не служил. После отпевания провожал усопшего на Владимирское кладбище{33}, пропешествовав верст 6 или η. Похоронив его, закусили у о. Константина Алексеевича Троицкого{34} (брата Платону Алексеевичу){35} и возвратились восвояси.
