О мальчике, поселившемся в доме Алланов, до нас дошли исключительно благоприятные отзывы. Соседи в Ричмонде запомнили его как «очаровательного ребенка с темными локонами и блестящими глазами, одетого как принц»; он остался в их памяти милым и умным мальчиком, ласковым и пылким, искренним и жизнерадостным. Картинка, идеальная до неправдоподобия! Ну прямо маленький лорд Фаунтлерой! Он танцевал на столе, приводя в восторг подруг Фанни Аллан, и читал наизусть «Песню последнего менестреля».[5] Он произносил тосты в честь «дам» и пил сладкое вино, разбавленное водой. Его баловала и наряжала миссис Аллан. Похоже, ему даже удалось завоевать любовь ее мужа Джона Аллана, которому уже исполнился тридцать один год, когда Эдгар стал членом его семьи. Джон Аллан был человеком деловым, но никак не угрюмым или суровым. Наоборот, он был большим жизнелюбом. В Ричмонде у него имелись двое внебрачных детей. Наверное, он даже сочувствовал юному По, так как сам был сиротой.
Прочие обитатели дома Алланов остались в анналах безликой массой; эти люди входили в штат домашней прислуги и без нужды в хозяйских комнатах не появлялись. Среди них нам известна «мамушка», которая присматривала за маленьким Эдгаром, когда Фанни Аллан не было дома. Также мы знаем о молодом рабе по имени Сципион и пожилом — по имени Томас. Наверняка мальчика окружали и другие рабы. По всегда горячо защищал институт рабства, видимо припекшись к нему детской душой. Он был многим обязан немногочисленному черному сообществу, которое своими рассказами о могилах и погостах пробуждало его воображение.
Бабушка по матери говорила о внуке как о «баловне судьбы», потому что его усыновили такие добрые люди. Однако не сохранилось воспоминаний о том, что чувствовал сам мальчик. Наверняка он знал, что его взяли из милости и он всем обязан щедрости взрослых, которые не связаны с ним кровными узами; и это внушало ему ощущение неопределенности и незащищенности. Он стал боязливым. Известно, что в детстве при виде бревенчатого домика в окружении могил он воскликнул: «Мертвые погонятся за нами и утащат меня к себе!»
В конце весны 1815 года Джон Аллан решил переехать в Англию. В Ричмонде дела его шли не так хорошо, а возможности для бизнеса в Лондоне показались Аллану более благоприятными. В частности, он предполагал обновить деловые связи с импортерами табака в столицу. Итак, в конце июня Алланы отправились в Ливерпуль на «Лотаре», а все путешествие должно было занять без малого пять недель. Вместе с самим Джоном Алланом и его женой на борт корабля взошли Энн Мур Валентайн, сестра и компаньонка Фрэнсис, и черный раб по имени Томас. Алланы также взяли с собой и своего маленького подопечного.
Эдгар По в первый раз видел океан. Выйдя из порта на лоцманском боте, Джон Аллан заметил, что «бедняжка Нед [Эдгар] почти не обращает внимания ни на что вокруг». Однако волны и широкий горизонт произвели неизгладимое впечатление на мальчика, и впечатление это отразилось в его взрослых сочинениях. Ступив на сушу по другую сторону Атлантики, шестилетний Эдгар, как записал Джон Аллан, простодушно спросил: «Папа, скажи, ведь я был храбрым, я не испугался океана, да?» Вероятно, мальчик очень старался не показать своего страха.
В Ливерпуль они прибыли 29 июля, но в Лондон не поехали. Сначала Аллан решил навестить родных в Шотландии — своих сестер, которые жили в Ирвине и Килмарноке, и других родственников в Гриноке, после чего семейство проследовало в Глазго и Эдинбург. Примерно два месяца продолжались разъезды по Шотландии, и только в начале октября Алланы наняли экипаж до Лондона. Они арендовали комнаты на Саутгемптон-роу, к югу от Рассел-сквер, и тут же простудились: дали себя знать сырость и тяжелый лондонский туман. Сохранился рисунок их нового дома, сделанный Джоном Алланом в письме, в котором он сообщает о том, что «Эдгар читает книгу». Это могла быть и та самая книга, о которой впоследствии По написал в одном эссе так: «Мы с любовью возвращаемся памятью к тем волшебным дням своего детства, когда впервые хмурили брови, озабоченные судьбой Робинзона Крузо».
Однако не все его тогдашнее чтение было столь занимательным. В начале апреля 1816 года По отдали в закрытое учебное заведение на Слоун-стрит, которое возглавляли две сестры — некие «мисс Дюбург». Дошедший до нас счет из этого заведения включает, например, плату за «отдельную кровать» и «место в церкви», а также «Правописание Мейвора» и «Географию Фреснуа». Это все, что известно нам о тамошней программе обучения. Однако По, по-видимому, в школе преуспевал, так как в июне 1818 года Джон Аллан сообщил в письме, что «Эдгар сметливый парнишка и довольно бойко читает по латыни».
По и вправду хорошо учился, благодаря чему получил место с пансионом в другой школе. Теперь он стал учеником в Мэнор-Хаус в Сток-Ньюингтоне,[6] в школе, которой руководил преподобный Джон Брансби. Школа располагалась в местности, которая была тогда совершенно сельской, недалеко от города, рядом стояли старинная церковь и несколько прекрасных домов старой постройки. Неподалеку жил некогда Дэниель Дефо. В школе По учил латынь, не считая других обязательных предметов, и брал уроки танцев. Позднее Брансби вспоминал своего бывшего ученика как «живого и умного мальчика, который был бы еще и мальчиком очень хорошим, если бы его меньше баловали родители; а они портили сына, давая ему невиданно много денег на карманные расходы, что подвигало его на всякого рода проказы…» В другой раз он отзывался о По как «о сообразительном, своенравном и упрямом» мальчике. То же самое говорили о По и когда он повзрослел. Несомненно, потакала ему скорее Фанни, чем Джон; а карманных денег действительно давали ему «невиданно много», но по английским, а не по американским меркам.
По оставил нам собственное описание этой школы в «Уильяме Уилсоне», где она предстает огромным сооружением с просторными классами на бесчисленных этажах и извилистыми коридорами, которые кажутся бесконечными. Эдгар всегда был необычайно чуток к архитектурным красотам, и потому «причудливая», «готическая» громада распаляла его фантазию. Позднее он вспоминал и «сумрачную атмосферу» «подернутого туманом деревенского пейзажа», так что Сток-Ньюингтон стал для По источником его первых грез. Правда, не похоже, чтобы они были светлыми. Позднее он рассказывал, что школьные годы в Англии запомнились ему как «печальные, одинокие и несчастливые».
Несчастной была и Фрэнсис Аллан. Она не смогла прижиться в Лондоне и в течение пяти лет постоянно страдала от множества непонятных недугов. Джон Аллан писал, что «Фрэнсис, как обычно, жалуется», потом, что она «то и дело жалуется», да и подруга сообщала, что Фрэнсис «очень слаба — и, увы, не в состоянии написать сама». Фрэнсис Аллан отправилась в Челтнем на воды, однако ничто не могло развеять ее уныния. А вот ее муж был куда бодрее. Осенью 1818 года он рассказывал в письме, что «Эдгар очень вырос, и его считают способным и старательным учеником». Годом позже он опять отметил, что мальчик «хорошо себя ведет и хорошо учится».
Однако в отношении своих дел мистер Аллан не был столь оптимистичен, поскольку в 1819 году неожиданное падение цен на табак на Лондонском рынке стало грозить ему полным разорением. Со временем долгов набралось еще больше, и тогда он решил отказаться от торговли ради того, чтобы стать фермером или плантатором. Джон Аллан готовился покинуть Англию и вместе со всем семейством вернуться на свою вторую родину. Итак, в июне 1820 года на корабле «Марта» они отплыли из Ливерпуля и примерно через шесть недель пришвартовались в Нью-Йорке, откуда на пароходе отправились в Ричмонд.
В то время Ричмонд был захолустным, сонным, душным городом с населением в десять тысяч человек. Промышленность в нем была достаточно развита, однако половину городского населения составляли рабы. В те времена американский Юг был полностью рабовладельческим, и затхлый консерватизм, разнообразившийся вспышками насилия, являлся его отличительной особенностью. Ричмонд стоял на восьми зеленых холмах над рекой Джеймс, на склонах которой теснились дома; река же, пролагавшая себе путь между островков по каменистому руслу, становилась отрадой для людей в душное, жаркое время года. В разгар лета, когда возвратилось семейство Алланов, кругом цвели персиковые деревья и магнолии. На центральных улицах в ряд стояли красивые крепкие дома, окруженные обширными садами, в которых росли липы, мирт, жимолость и розы. Здесь существовала своя законодательная власть, имелись прекрасная публичная библиотека, залы для собраний и белые деревянные церкви. Однако по соседству можно было видеть трущобы, в которых ютилось черное население.
Не только лошади чувствовали себя вольготно на улицах Ричмонда, но и козы со свиньями. На Кэпитол-сквер еще в середине девятнадцатого столетия паслись коровы. Разъезжали почтовые кареты и экипажи с чернокожими ливрейными лакеями и кучерами. У плантаторов дома были просторными, с прохладными верандами и комнатами, где льняные шторы защищали хозяев от нестерпимого зноя. Мужчины сидели в креслах-качалках, курили сигары и жевали местный табак. А рядом теснились хижины рабов, вокруг которых валялись и играли в пыли чернокожие ребятишки. В таком месте трудно избавиться от уныния, если только не пить постоянно вишневый кобблер или мятный джулеп.[7] Воздух отравляли развешанные повсюду для сушки табачные листья.
