— Хорошо! — отвечает женщина и делает знак, чтобы я следовала за ней.
* * *
Дверь открывается, и я оказываюсь в обитой войлоком комнате; на полу — коричневый ковер, по которому туда-сюда ходят люди. У дальней стены за столом сидит тонколицый усач и пытается справиться с потоком вопросов, которые обрушиваются на него со всех сторон. Судья! Наконец-то! В комнате шумно, но я почему-то чувствую себя в безопасности. Все получится. На стене висит вставленная в рамку фотография: это же «Amma Ali», «дядюшка Али», как нас учили говорить в школе, — президент нашей страны, Али Адаллах аль-Салих, избранный более тридцати лет назад.
Подобно другим людям в комнате, сажусь в одно из темно-коричневых кресел, стоящих вдоль стены. Снаружи доносится крик муэдзина[6], призывающего к полуденной молитве. Постепенно начинаю замечать вокруг знакомые лица, точнее, глаза, с которыми я встречалась взглядом во дворе. Некоторые из посетителей недоуменно кивают в мою сторону. Неужели они наконец-то признали, что я существую? Как раз вовремя. Обнадеженная, прижимаюсь головой к спинке кресла и терпеливо жду своей очереди.
Если Бог существует, пусть Он придет мне на помощь. Я всегда прилежно молилась пять раз в день. Помогала маме и сестрам на кухне во время Аида, праздника, который отмечают в конце рамадана. Я послушный ребенок. Пусть Господь меня пожалеет…. В голове толпятся расплывчатые картинки. Вот я уже плыву. Море тихое, спокойное. Вдруг вода приходит в движение. Вдалеке мой брат Фарес, но я никак не могу до него доплыть. Зову его. Он не слышит. Начинаю выкрикивать его имя. Но порывы ветра гонят на меня волны и толкают назад, в бухту. Сопротивляюсь изо всех сил, руки работают, как пропеллеры. О том, чтобы сдаться, не может быть и речи. Волны зловеще ревут вокруг, берег совсем близко. Фареса уже не видно. На помощь! Не хочу возвращаться в Кхарджи, нет, нет, не хочу!
* * *
— Чем я могу тебе помочь?
Мужской голос разрушает мою полудрему. Незнакомец говорит удивительно ласково. Для того чтобы привлечь внимание, ему совсем не обязательно повышать голос. Достаточно прошептать: «Чем я могу тебе помочь?..» Наконец-то кто-то пришел мне на помощь. Тру ладонями лицо и вдруг понимаю, что этот мужчина — судья, тот самый, с усами. В комнате почти никого не осталось. Обеспокоенный моим молчанием, он задает вопрос по-другому:
— Что тебе нужно?
Мне не приходится долго размышлять над ответом.
— Развод!
В Кхарджи, деревне, где я выросла, женщин не учат выбирать. Когда моей матери, Шое, было шестнадцать лет, она безропотно вышла замуж за отца, Али Мохаммеда аль-Ахделя. А когда он спустя четыре года решил расширить нашу семью и взял вторую жену, мама снова покорно подчинилась желаниям своего супруга. Свое замужество я восприняла с таким же смирением — еще не понимая, на что себя обрекаю. Девочки моего возраста не должны подвергать сомнению решения взрослых.
* * *
— Откуда берутся дети? — как-то раз невинно спросила я у Omma[7].
— Узнаешь, когда подрастешь! — ответила она, отмахиваясь от моего вопроса.
Хоть мне и не удалось удовлетворить свое детское любопытство, я послушно отправилась в сад к братьям и сестрам. Больше всего мы любили играть в прятки. В долине Вади Ла'а провинции Хадджа, расположенной на севере Йемена, где я родилась и прожила первые годы своей жизни, можно найти тысячу и одно укрытие, идеально подходящее для наших игр: расщелины в стволах деревьев, скалы, небольшие, изломанные временем пещеры. Устав от беготни, мы забирались в высокую траву и отдыхали, уютно свернувшись в гнездышке из свежей зелени. Солнце пользовалось моментом затишья и гладило лучами нашу кожу, делая ее еще более темной. Отдохнув, мы принимались носиться за курами или дразнили осликов, тыкая в них прутиками.
У матери было шестнадцать детей. Она столько выстрадала, молча переживая три выкидыша, что теперь воспринимает каждую беременность как вызов судьбе. Одного ребенка она потеряла практически сразу после рождения. Четыре брата и сестры, которых мне не довелось увидеть, стали жертвами врачебной ошибки. Им было от двух месяцев до четырех лет[8].
Мама родила меня дома, как и всех остальных детей, вытянувшись на циновке, обливаясь потом, мучаясь и моля Бога о том, чтобы Он защитил новорожденного младенца.
— Тебе потребовалось много времени, чтобы появиться на свет. Схватки начались поздно ночью, в два часа. Сами роды длились все утро и почти весь день, а ведь тогда было лето, стояла невыносимая жара. Ты родилась в пятницу, в праздничный день, — иногда рассказывает мама, чтобы удовлетворить мое любопытство.
Но даже если бы я родилась в обычный будний день, это ничего бы не изменило. Omma даже не думала о том, чтобы ехать в больницу. Наша деревня, затаившаяся в глубине долины, находилась слишком далеко от каких-либо медицинских учреждений. Всего пять маленьких каменных домиков — ни мэрии, ни бакалеи, ни автомастерской, ни парикмахера. Даже мечети там нет! Добраться в деревню можно только верхом на муле. Лишь некоторые отчаянные водители грузовиков рискуют ездить по каменистой дороге, пролегающей по краю оврага, — из-за этого им приходится каждые два месяца менять колеса. А теперь представьте — как бы мама со схватками отправилась в больницу? Ей пришлось бы рожать под открытым небом! Omma говорит, что даже передвижные клиники не решаются заезжать в Кхарджи.
— Но кто же тогда помог тебе? — допытываюсь я, когда Omma, устав от моих бесконечных вопросов, забывает рассказать конец истории о моем рождении.
— К счастью, рядом была твоя старшая сестра Джамиля! Как и прежде, она помогла мне перерезать пуповину кухонным ножом, потом искупала тебя и запеленала. А дедушка Жад решил назвать тебя Нуджуд. Говорят, что это бедуинское имя.
— Omma, скажи, я родилась в июне или в июле? Или в августе?
В этот момент мама обычно начинает злиться.
— Нуджуд, когда же ты прекратишь задавать столько вопросов? — раздраженно отзывается она, чтобы наконец прекратить этот разговор.
На самом деле мама просто понятия не имеет, в каком месяце я родилась, потому что ни имя, ни фамилия новорожденной Нуджуд Али не были занесены в официальные документы. В провинции таких детей пруд пруди. Что касается года рождения, кто знает? Мама считает, что мне уже около десяти лет. Но может быть и восемь, и девять… Иногда мое упрямство переходит все границы, она сдается и начинает высчитывать, пытаясь разобраться, в каком порядке ее дети появлялись на свет. При этом она ориентируется по временам года, смертям стариков, свадьбам родственников и нашим переездам. Настоящая гимнастика для ума!
