Пономарь протопопа как огня боялся. Шлепов так шлепов! Не так что сделаешь – отдубасит! На руку протопоп скор, хоть и отходчив.
Колошматил бабу с пристрастием. Да при детях. Не вынес Прокопка чужой боли, заплакал. Тоненько, как сверчок. А у батьки Аввакума у самого слезы на глазах: жалко ему глупую бабу, но ведь не поучи ее – назавтра все забудет.
Поучил, маслом помазал, да и за стол вместе с собой усадил. Ради нее второй раз ужинал.
И снова в подполье.
Наутро, однако, отпустил с миром.
Ушла, лицом посветлев и душою.
Протопоп сильно был доволен.
4
Тут как раз еще один учитель сыскался.
По простоте сибирской поучить дьякона Антона обиженный им Иван Струна явился, много не думая, в церковь, во время службы.
Шла вечерня. Народу было немного, день постный, особыми подвигами в святцах не отмеченный.
Вдруг входные двери бухнули, и в клубах белого, особо строгого в тот вечер мороза явилась ватага.
Аввакум как раз из Царских врат выходил. Но и до Царских врат, побивая ладан, докатило перегаром.
Иван Струна скакнул на клирос, дьякона Антона за бороду – и на кулак мотать.
Протопоп как глянул на бесчестье, творящееся в доме Господнем, так и возревновал душою. Словно облак встал дыбом на святотатство.
Поднял Евангелие над головой да и пошел на нечестивцев.
– Отлучу!
Прочь побежали, по-бараньи, дурным скопом. Затворил Аввакум дверь на засов да на замок, и ключ за пазуху. С Ивана Струны вся смелость и сошла вдруг. Бросил Антона и туда-сюда по церкви бегает, а в церкви ни своих, ни чужих.
Схватил Аввакум нечестивца и чует – силенка-то в Иване жиденькая. Взяли они с Антоном церковного мятежника под руки, усадили посреди храма, и ремнем, снятым с Ивановых же порток, учил Аввакум Струну собственноручно.
Постегал, а потом и обнял. К покаянию привел.
Дрожал Струна как осиновый лист, всплакнул, запальчивость свою кляня.
С тем и отпустил его Аввакум из церкви.
Отслужа вечерню, домой шел, опираясь на архиерейский богатый посох, даренный княгиней. Ночь была и темна и морозна, а на душе протопопа и свет и тепло. Экий ведь лютый зверь Иван Струна, у него и душа-то чудится лохматой, а поди ж ты, словом Божьим повержен и укрощен.
Домой пришел Аввакум довольный.
Анастасию Марковну в ушко поцеловал.
Прокопку на колени посадил. Весело поглядывая на домочадцев, сказал о Марине, хлопотавшей у печи:
– Ишь какая справная работница у нас выросла. Замуж пора!
– Ой! – вспыхнула Марина. – Чуть, дядюшка, из-за тебя чугун не уронила.
– Так ведь не уронила же! – засмеялся Аввакум. – Значит, и впрямь пора!.. Не тороплю и никого тебе не навязываю. Однако ж приданое помаленьку готовьте и о женихе думайте… Нынче я в Тобольске человек сильный. Протопоп! А завтра как Бог пошлет.
– Ох, Петрович! – призадумалась Анастасия Марковна. – За сибиряка выдашь, так уж не бывать девушке на у родимой стороне.
– А чем же сибиряки нехороши? – удивился Аввакум. – Поглядите, какие дома ставят. В России не у каждого дворянина такие хоромы. Надежный дом – надежная жизнь. В Россию же путь никому не заказан.
Марина поставила на стол горшок со щами и горшок с кашей, чтоб остыла, пока хлебают.
– Грибков достань, – попросил Аввакум, – пристрастился я что-то к грибкам здешним. На наши, волжские, похожи.
Встали на молитву.
И тут на улице под самым окном зафыркали лошади, заскрипел снег. Дверь грохнула под ударами.
– Отворяй, протопопишка! Смерть твоя пришла!
Аввакум кинулся к печи, схватил топор:
– Кто?!
– Не узнал?! Сейчас узнаешь!
Это был мохнатенький голос Ивана Струны.
– Отворяй! Хуже будет! – орали с улицы. – Одного тебя утопим в проруби! Не отворишь добром – и кутят твоих туда же!
Домочадцы, оттеснив Аввакума, кинулись загораживать дверь в сенях, потом, навязав полотенца на рогачи, прикрутили дверь в горницу.
Детей одели, отправили в подпол.
Аввакум зажег лампаду, стал под иконы. Молился, кланялся, Анастасия Марковна молилась рядом.
Вдруг зазвонили в колокол.
Бом-бом-бом!
На улице заматюгались, забегали, зафыркали лошади – и все затихло.
– Убрались, – сказала Анастасия Марковна, – не оставил нас Господь!
Аввакум сел на лавку, согнулся.
– Как овца был Иван, когда давеча каялся. А под шкурою овечьей – волк сидел. А может, зря грешу на Ивана. Сродники на мятеж подбили.
– Господи, опять нажили болезнь! – Слезы стояли в глазах Анастасии Марковны.
– Нажили, Марковна. Скорей бы уж архиепископ приезжал. Воевода Хилков здешних людей как огня боится. При нем режь человека – зажмурится и мимо пройдет.
5
Ох, Сибирь, Сибирь!
Не в лесу дремучем, не в поле – в большом городе, не зайца – человека денно и нощно травили на виду всего благополучного христианского люда. Ну, был бы мятежник, неслух, тать или сволочь какая пропойная, – а тут пастырь, протопоп!
И смех и грех! Служить Аввакуму приходилось с запертыми дверьми. Прихожан впустит – и дверь на замок. А на паперти – гончая свора с дубьем.
Служба кончится – прихожане выкатят из церкви толпой, сметут озорников, и тогда уж Аввакум с причтом из храма выметываются. Когда бочком, когда трусцой, а то и рысью.
Спасибо, Матвей Ломков за него стоял. Человек силы грозной, немереной. При Матвее дружина Ивана Струны если и наскакивала на Аввакума, так только для виду. Поскачут, полают, как псы, и отстанут.
Каждую ночь – война. Приступом идут.
Анастасия Марковна с детьми в монастыре укрылась, а бедному протопопу, чтоб беду от гнезда отвести, по всему Тобольску пришлось бегать.
На вторую неделю гоньбы к воеводе Хилкову залетел в дом. Как воробей от коршуна.
Князь Василий Иванович при виде Аввакума от страха затрясся.
– Батька Петрович! Ей-богу, не спасу тебя, коли придут! Иван Струна с Бекетовым в дружбе. Они ж, как из похода вернутся, хуже цепных кобелей. Скажи слово им поперек – разорвут.
– Делать-то мне что?! – зашумел на Хилкова Аввакум. – Моя жизнь, чай, тоже жизнь! На то ты и воевода, чтоб мятежи укрощать, стоять силой за людей добрых.
– Где она, моя сила? Куда я тебя спрячу?
– Да хоть в тюрьму запри!
– А надежна ли тюрьма перед Струной?
И заплакал:
– Господи, когда ж ты меня из Сибири вызволишь?
Слезами залился коровьими. А тут наподначку стрелец прибежал и в штанах принес:
– Толпой ходят! Ищут батьку!
– Ах ты, Господи! – закричал князь по-заячьи. – Навел ты на мой дом, Петрович, беду!.. Неужто иного места для спасения нет в Тобольске? Все ко мне бегут!
С перепугу, может, и выставил бы протопопа Ивану Струне на растерзание. Княгине спасибо. Взяла Аввакума на свою половину, да еще и посмеивается:
