Наверняка было нечто особенное в социальном типаже, уже появившемся в южноукраинских степях в конце XIX века, что заставило А.П. Чехова отметить его и тщательно описать манеры, тон речи, выражение лица обитателя степного хутора. Очевидно, художник слова видел в своем герое значительное явление, еще не замеченное обществом, но уже приготовившееся к выходу на первый план общественной жизни. Хотя Чехов не мог предвидеть рождение Троцкого, очевидно, что в яростном бунте Соломона против сильных мира сего, власти денег и даже против веры в Бога он описал проявления тех настроений, которые в конце XIX века можно было ощутить, оказавшись среди обитателей еврейских поселений. Рассказ Чехова о постоялом дворе, на котором жил Соломон со своим братом Моисеем Моисеевичем и его многодетной семьей, невольно знакомил читателей с теми людьми, в среде которых кипели бурные страсти, непонятные не только Егорушке, но и его взрослым спутникам. Чехову не было суждено дожить до того времени, когда эти страсти выплеснулись из мелких еврейских местечек и одиноких степных хуторов и разлились на всю великую страну в годы революционных бурь, а носители этих страстей стали играть видные роли на политической арене России.
Однако характерные черты еврейской национально-культурной среды, запечатленные Чеховым в этом эпизоде, едва заметны в рассказе Троцкого о своем детстве в степной деревни. Троцкий постарался описать свое детство в стиле известных автобиографических произведений русских писателей XIX века. Поэтому, читая первые главы воспоминаний Троцкого, можно подумать, что он повествует о семейной жизни русских землевладельцев, осваивавших просторы Новороссии. Лишь из отдельных упоминаний Троцкого о том, что его отец был родом из еврейского местечка Полтавской губернии, что его мать не ездила в город по субботам, что первые уроки, которые он получил от учителя, включали изучение Библии на древнееврейском языке, можно понять, что речь идет о детстве ребенка, выросшего в еврейской семье.
Объясняя нежелание Троцкого подчеркивать свое национальное происхождение, близкий к нему Макс Истмен утверждал: «Троцкий всегда был несколько смущен тем, что он еврей, постоянно находился под влиянием этого факта, как и все евреи, которых я знал». Комментируя это замечание, израильский ученый И. Недава сомневался в искренности «смущения» Троцкого: «Суждение это кажется нам столь же правдоподобным, сколь и поверхностным. Истмен скорее всего выражает тот взгляд на Троцкого, который был удобен самому Троцкому. Троцкий хотел, чтобы его безразличие к еврейским делам было замечено его сотрудниками, отмечено его биографами». По мнению И. Недавы, Троцкий сознательно преуменьшал степень своего знакомства с еврейской культурой и еврейским языком: «Что касается общей традиционной системы религиозно-этических знаний еврейского закона, то и здесь знания Троцкого были скорее всего далеки от выставляемого им напоказ полного невежества… Отношение к идишу, та недобросовестность, с которой в течение всей своей жизни Троцкий твердил о незнании этого языка, могут служить индикатором отношения Троцкого ко всему еврейскому». Недава замечал, что «когда незнание идиша угрожало позициям Троцкого или его репутации, он нехотя обнаруживал знакомство с этим языком».
Отмечая противоречивость отношения Троцкого к своему национальному происхождению, И. Недава писал: «Считавший себя законченным интернационалистом, Троцкий тем не менее носил в себе неизгладимую печать национальной принадлежности, фатальным образом никогда не мог вполне освободиться от своего еврейства. Отталкиваемый им иудаизм оказался его неизлечимой болезнью…» Йозеф Недава считал, что вопреки его стараниям «судьбу Троцкого можно рассматривать как типичную еврейскую судьбу».
Для многих же политических противников Троцкого он был не просто сыном своего народа, а ключевой фигурой в стремлении евреев установить свою власть над миром. В своей книге «Международное еврейство», изданной в 1920 году, известный автопромышленник Генри Форд обосновывал свое утверждение об угрозе всемирной еврейской гегемонии, не раз указывая на видное место, занимаемое Троцким в Советской России и международном коммунистическом движении. В 1920 году Уинстон Черчилль включал Троцкого в перечень лиц, которые, по его мнению, знаменовали попытки евреев установить свое господство над миром: «Начиная от «Спартака» – Вейсхаупта до Карла Маркса, вплоть до Троцкого в России, Бела Куна в Венгрии, Розы Люксембург в Германии и Эммы Голдмэн в Соединенных Штатах, этот всемирный заговор для ниспровержения культуры и переделки общества на началах остановки прогресса, завистливой злобы и немыслимого равенства продолжал расти… Он был главной пружиной всех подрывных движений XIX столетия; и, наконец, сейчас эта шайка необычных личностей, подонков больших городов Европы и Америки, схватила за волосы и держит в своих руках русский народ, фактически став безраздельным хозяином громадной империи. Нет нужды преувеличивать роль этих интернациональных и большей частью безбожных евреев в создании большевизма и в проведении русской революции». Эти и подобные утверждения о значительной роли Троцкого в организации мировой революции, руководимой международным еврейством, затем многократно повторялись.
Однако не только политические противники Троцкого, но и его идейные единомышленники, а также патриоты-соплеменники видели в нем выдающегося деятеля еврейского народа. Автор трехтомной биографии Троцкого и активный пропагандист его деятельности Исаак Дейчер ставил его в один ряд с Барухом Спинозой, Карлом Марксом, Розой Люксембург, видя в нем пример еврея, который, порвав с иудейской религиозной традицией, остался ярким представителем еврейского народа. Постоянно подчеркивая еврейские корни Троцкого, Йозеф Недава в своей книге «Вечный комиссар», опубликованной на русском языке в Иерусалиме в 1989 году, писал: «Троцкий был одним из исполинов нашего времени». И хотя пропагандист еврейского культурного наследия Льюис Браун не пожелал включать в свой сборник «Мудрость Израиля» отрывки из произведений Троцкого, он перечислил его вместе с наиболее видными мировыми деятелями еврейского происхождения, наряду с Дизраэли, Лассалем, Либкнехтом, Бергсоном, Фрейдом и Эйнштейном.
Ни Дейчер, ни Недава, ни Браун (а также ни Форд, ни Черчилль) не считали нужным объяснять читателям, в чем проявлялась принадлежность Троцкого к еврейскому народу, видимо считая это для себя и своих читателей очевидным. При этом Недава замечал: «Троцкий был нов для России – но не для еврейства». И все же то, что очевидно для гражданина Израиля, не столь ясно для большинства граждан России. Почему Троцкого следует рассматривать как типичного и в то же время выдающегося сына еврейского народа, наряду с Эйнштейном и Спинозой? Почему Генри Форд и Уинстон Черчилль видели в Троцком представителя тех евреев, которые угрожали свободе и независимости других народов мира?
